Современная всемирная литература

Продолжение. Начало в №№111-113

​

ПРИМЕЧАНИЯ

 

-385 (около) Платон выдвинул учение об идеях: краеугольный камень всей западной, а значит и мировой философии. Он первым поставил вопрос, который до сих пор есть основной вопрос философии: что первично материя или сознание? Это современная формулировка проблемы, а у Платона она звучит несколько по-иному: что первично предмет или понятие о нем.

С бытовой точки зрения вроде бы понятно: конечно, предмет. Сначала мы увидели табуретку, а потом у нас —через цепочку восприятие, впечатление, идея —родилось понятие о ней. Однако, вдумавшись попристальнее даже на бытовом уровне, мы понимаем, что все это не совсем так. Табуретка —это дело рук человеческих, и прежде чем она возникла, должно было иметься готовое понятие о табуретке, хотя бы в голове столяра. Ну а о дереве, реке, птицах, естественно, понятия должны были бы быть в голове, или чем он там думает, бога.

Платон однозначно постулирует: вначале понятие, а предмет потом. Нет понятия —нет предмета. Чтобы понять силу этого постулата, нужно отвлечься несколько от обыденного опыта, ибо все мы с детства окружены сделанными вещами и сначала натыкаемся на них, а уже потом мама нам объясняет, что это за вещи и называет их.

А вот если вы занимаетесь наукой, то первенство понятия перед предметом для вас становится очевидным. Сначала в науке рождаются понятия, а уже потом из этих понятий определяется предмет.

Примерно таким образом. Хорошо известен закон Ома для электрических цепей. О чем он? Кто забыл школьную программу, напомню. Сила тока в проводнике (в цепи) прямо пропорциональна напряжению цепи и обратно пропорциональна сопротивлению проводника (цепи, как суммы проводников). Вывести этот закон легко, чем и занимались, по крайней мере в советские времена, ученики на уроках физики. Собирали цепь, включали в нее вольтметр и амперметр. Первый показывал напряжение, второй силу тока, снимали показания, изменяя параметры —и вот вам готов закон Ома.

Но когда сам Ом выводил этот закон, не было ни вольтметра, ни амперметра. Более того, не было ни силы тока, ни напряжения, ни сопротивления. Да и само понятие тока еще не утвердилось. Сам Ом предпочитал говорить о контактном электричестве. Все эти понятия родились в ходе многочисленных опытов, мучительных размышлений и долгих математических расчетов.

Вот сопротивление. Ом помещал над проводником с током (понятие проводника тоже родилось позднее) магнитную стрелку. Увеличивал эклектический разряд: стрелка отклонялась больше, уменьшал —меньше. Был проводник длиннее или толще, стрелка отклонялась меньше. Также зависела сила тока (Ом так не говорил, он имел дело лишь с условными цифрами, характеризующими отклонение стрелки) от материала проводника. Так что у Ома было три ряда независимых цифр: зависимость отклонения стрелки от длины, диаметра и материала. Постепенно ему удалось свести длину и диаметр к одному понятию: т. н. приведенной длине. Что касается сопротивления, то это понятие ввел наш физик Петров. Его-то и слямзил у него Ом. Понятно, что позаимствовать понятие и утрясти его в формулы —это далеко не одно и то же.

Так же мучительно рождались понятия силы тока и напряжения. пока не выявилась знаменитая и такая простая формула I = U/R. Все эти понятия и определили предмет —тот самый электрический ток. Можно, вроде бы, сказать, что предмет этот существовал всегда, а Ом лишь открыл его. Но это не так, ибо предмет тока таков, каково понятие о нем составил Ом и другие физики.

А каков он предмет на самом деле, черт его знает. По крайней мере, закон Ома действует в весьма ограниченной сфере. Он годится только для одного проводника. А чтобы рассчитать цепь, электротехника обросла кучей дополнительных правил, часть из которых (как прославленные правила Кирхгофа) носит теоретический, а часть эмпирический характер. Совершенно не действует закон Ома в газах, цепях, составленных из полупроводников, в условиях сверхпроводимости.

А главное, он не отвечает на вопрос: а какова же физическая природа электричества. Что это? жидкость, вливающаяся из одного тела в другое при их соприкосновении или через передаточную среду (представление вроде бы отвергнутое наукой, но не практикой), поток электронов или распространение волн электромагнитного поля (не менее загадочный предмет, чем теплород, эфир или бог)? Так что, то понятие об электричестве, которым мы пользуемся, родилось из того понятия, которое придумали физики, и Ом был одним из них, а не из обнаружения какого-то соответствующего ему предмета.

 

522 около Появляются комментарии Боэция к Платону и Аристотелю. Эти-те то комментарии и представляют главный интерес в его философском наследии. Ничего нового или там оригинального он в философии не создал, но в отместку четко сформулировал целый ряд проблем, над которыми ломают себе бы еще ничего, но и другим головы философы. Одна из таких проблем проблема единичных и общих вещей.

В средние века этот спор расколол философов на две враждующие партии: номиналистов и реалистов. "Номиналисты" утверждали, что никак общих идей нет, а есть только единичные вещи. Нет ни "яблока" вообще, ни "тыквы" вообще, ни даже не "человека" вообще, а есть конкретные единичные яблоки, тыквы, люди: Иванов, Петров и Сидоров.

"Реалисты" же говорили, что общие идеи обладают истинной реальностью. Есть "яблоко" (где? в некоем мире идей, в Боге, например) как идея, неразрушимое и вечное, а конкретные яблоки, которые растут в садах и которые кушают дети и взрослые, они лишь отблески, копии этих вечных "яблок".

Так они спорили и спорили, и проспорили все средние века, не придя ни к каком окончательному выводу. А только внесли сумятицу в нестойкие головы штудирующих философию. В частности, терминологическую. Так "реалии" реалистов это вовсе не реалии окружающего нас мира, а некие идеальные сущности, которые правильнее было бы назвать "идеалиями".

Средние века пролетели в истории человечества как один миг, но спор реалистов и идеалистов с их концом не прекратился. Не прекратилась и словесная путаница. Так в марксистской философии почему-то считается, что материалисты —это наследники номиналистов, а идеалисты —реалистов. Хотя как раз основоположник европейского материализма Бэкон был законченным реалистом и положил начало "реализму" в науке, а идеалист Беркли, главное пугало ленинского "Материализма и эмпириокритицизма" —закоренелым последовательным номиналистом.

Как бы то ни было европейская наука, как жало змеи раскололась в новое время надвое: гуманитарное знание и естественные науки. Гуманитарии все как один встали под знамена номинализма. Во всех общественных науках изучаются именно конкретные реальные явления. А если изучаются некие обобщенные категории —реализм (не путать философский реализм с литературным направлением т. н. критическим реализмом, ну там Бальзак, Золя, Теккерей и все такое), романтизм, народность, метафорический строй —то, это либо треп и сотрясание воздуха, а если нет, то опять же изучение конкретных явлений под видом общих принципов и законов.

Изучается не реализм как таковой, а реализм, скажем, Гоголя, не народность вообще, а народность в произведениях Шукшина, не метафоризм в целом, а метафоры у Шекспира. Причем если вглядеться даже не очень-то и попристальнее, то окажется, что все эти гоголевские, шекспировские, шукшинские метафоры, реализмы, народности распадаются на подборку отдельных примером из их творчества.

Наоборот естественные науки по большей частью (география, медицина, психология —куда их отнести?) голимые реалисты. Та же физика изучает не тяжелые тела, а тяжесть как таковую, не теплые или холодные предметы, а теплоту вообще. Таким образом эти теплота, тяжесть, сила, магнетизм и др. являются самыми верными и преданными наследниками средневековых реалий-идеалий.

Свою каплю яда в эту бочку дегтя внес и Гегель. Он додумался до того, что вообще нет никаких отдельных или всеобщих вещей, а каждыая вещь одновременно и конкретная, то бишь единичная и всеобщая. Ну разъяснил, так разъяснил —дальше некуда.

Вот яблоко. Оно здесь и сейчас (набирая эти слова на компьютере, автор специально положил на компьютерном столике яблоко, чтобы было нагляднее). На него можно смотреть, его можно взять и потрогать, его можно и съесть, что я с удовольствием и сделаю, когда закончу набор. То есть, с восприятием вещи как конкретной все вроде бы понятно.

А вот как оно может быть всеобщим в духе платоновской идеи яблоком —это, на первый взгляд, кажется непонятным. Однако, если вдуматься, никаких проблем с пониманием предвидеться не должно. Если бы конкретное яблоко было только единичной вещью, то каждый раз, сталкиваясь с новым яблоком, мы бы не знали, что это такое. Твердое тело это, или под кожуркой жидкость, минерал или фрукт ли данное тело, а если фрукт, то съедобен он или нет? Но поскольку с яблоками мы встречались не раз, представление об этом предмете уже неотлучно живет с нами. И это-то представление и есть яблоко вообще, и оно помогает нам обращаться с конкретным предметом без каких-либо дополнительных исследований. Схватил яблоко и хрум-хрум, зажевал не долго думая.

А вот этого делать бы порой и не надо было. А вдруг оно гнилое, или заражено пестицидами? То есть надо помнить, что хотя перед нами яблоко вообще, но одновременно оно и конкретное яблоко. И хотя мыз наем, как вести себя с яблоком вообще, это знание не избавляет нас от необходимости относится к данному яблоку как конкретной вещи

 

1273 Фома Аквинский неожиданно прекращает свою работу над главным трудом своей жизни "Сумма теологии" (что нужно бы правильнее перевести как "высшая теология"). Но и в незаконченном виде западные церковники приняли "Сумму" как образец философской мудрости, до какой только может дойти человек. Фома в этом труде, как Аристотель или Кант, не оставил без внимания ни одну философскую проблему. Хитом сезона стали, конечно, доказательства божьего бытия, которых он привел целых пять. И до сих пор философы выстраивают вокруг них кипы теорий и мнений.

Хотя ничего особенного Фома и не доказал и никого ни в чем не убедил. Но сами эти доказательсва не того сорта, чтобы от них, как от мухи, можно было просто отмахнуться. Вот, к примеру, четвертое доказательство, т. н. от степени совершенства. Даже дети знают, что нет в мире ничего совершенного. А вот взрослые, хотя это тоже знают, но тем не менее сравнивают между собой вещи по степени их совершенства. И при всем при том, что о вкусах не спорят, как-то получается, что в целом достигают в этом плане согласия, то есть в том, что та вещь ближе к совершенству, а та дальше.

Вопрос на засыпку: откуда они могут знать о степенях совершенства, если бы этого совешенства не было? А абсолютным совершенством может обладать только бог. Значит, совершенство сущестует и существует бог. Вывод, прямо скажем, хиловастенький, но и вопрос-то остается. А именно, что такое совершенство? Вот четыре красавицы: одна из них черненькая, другая беленькая, одна с приятной округлостью форм, другая стройная как стройная береза. Любой при первом же взгляде скажет. чего каждой из них не хватает до совершенства. Черной может не хватать черноты, беленькая тоже хоть с небольшим но с изъянцем блондинистости и т. д. Но выходит, что совершенство для черной —это одно, а для белой другое.

То есть совершенство есть вовсе не качество предмета: у черной свое совершенство, у беленькой свое. Но совершенство одно. В чем же оно? Можно сказать какую-нибудь отмазку, типа сказать, что совершенство в гармонии, во взаимном согласии вещей. А что такое гармония и взаимное согласие частей? Это то же совершенство, но по другому называемое. То есть масло масленое.

И вместе с тем идея совершенства совершенно необходима, и, повторим еще раз, со степенями совершества в принципе согласны все. Тогда откуда эта идея в человеке? Вопрос есть, ответа нет. (Мы не рассматриваем проблему целиком, скажем, не вводим в оборот понятие цели: типа совешенно то, что наиболее соответствует своему назначению. А каково назначение вещи? Опять вопрос без ответа).

Не минул Фома Аквинский и излюбленной для богословов проблемы теодицеи: откуда зло в мире? Если бог всеблаг, значит, он не всесилен, раз допускает зло. А если он всесилен, но допускает зло, значит он не всеблаг. Фома никакого оригинального ответа измыслить как ни потел не смог. Все, что он мог сказать уже было сказано до него и говорится после него на тысячи ладов не одно тысячелетие: зло-де проистекает из свободной воли человека: бог даровал человеку свободу выбора, вот он и колбасит по этой причине.

И опять, как и в случае с липовыми доказательствами божьего бытия постановка проблемы у Фомы ценнее самого решения проблемы. Уж проблему-то теодицеи он обсосал со всех сторон. Любопытным моментом этого сосания является разделение воли человека на свободно свободную и свободно принудительную. Что такое принудительная понятно: тебе вменили в обязанность, ты и хулиганишь: как клерки, это не я делаю гадости, это мне приказали. Кто приказал, тот пусть и отвечает.

Но и есть и внутреннее принуждение, когда человек действует по собственному побуждению, но действует вынужденно, а не свободно. Половое влечение —самый доступный и простой пример такого несвободного проявления вроде бы свободной воли. Поэтому человек должен прояснить свой ум от желаний: освободишься от желаний —освободишься от страстей, освободшься от рабства. Прямо буддизм какой-то.

Но Фома на этом выводе не завершает своих размышлений, а только начинает их. Подлинно свободная воля, по его мнению, —это воля, согласная с идеей бога и потому действует строго по необходимости. Насколько капитально философ проработал этот вопрос, говорит хотя бы то, что он насчитал 24 аргумента того, что свободная воля может совершаться только по необходимости.

Еще один любопытный пунт по поводу свободы воли. Философ полагал, что свободная воля —это стремление человека ко благу. Каждый человек стремится к благу. Но почему же тогда творится столько зла? А все дело в том, что люди недотепы, ни разу не грамотные, и они, не облагородив свою душу знанием божественного, за благо принимают блага земные, суетные, как бы мы сказали.

Отсюда и порок, и софизмы, в описании которых философ достиг анализа не уступающего по тонкости и глубине анализу великих писателей. Так он пишет, что многие люди, совершая зло, оправдывают себя тем, что они делают это из общественной необоходимости. В одном месте "Суммы" Фома, словно, начитавшись Льва Толстого, перелагает на язык богословия тот эпизод из эпопеи нашего графа, когда проваливший оборону Москвы градоначальник, чтобы спасти свою шкуру от гнева разъяренных сограждан, бросает им на расправу ни в чем ниповинного человека. А потом наедине с собой рассуждает, что он де это сделал ради пресловутого bien public.

 

1604 Гроций пишет работу "О справедливой цене". Но совершенно непонятным для тогдашних интеллектуалов было, почему Испания, главный держатель серебра и золота вдруг резко обеднела. 21-летний философ уловил ту истину, что если в стране не развиты производительные силы, которые могли бы продуктами своего труда покрыть этот избыток, то добра от сокровищ не жди. Молодой Гроций это уразумел, а до старых и навороченных степенями специалистов никак не доходит, что ни обилие нефти и газа, ни создание золотого запаса для отвязки от доллара не помогут, если собственное хозяйство в загоне. причина была очевидной

 

1620 Френсис Бэкон публикует свой первый, а также последний и единственный философский труд "Новый Органон". В этом труде он пропел полную осанну опытному знанию.

Бэкон не только пропел осанную опытному знанию, но и разработал теорию эксперимента. Вот как в общем виде выглядит эта теория:

1). Начинается познание с наблюдения над природой

2). Факты и явления, доставленные наблюдением, необходимо обобщить и вывести их формы

Что такое "форма", непонятно. Сам Бэкон, хотя постоянно и использует этот термин, но никак его не определяет. Поэтому проще привести примеры того, что он понимает под "формой". Формами являются "тяжесть", "теплота", "притяжение","электричество", "магнетизм"...

3). Так как "формы" в чистом виде нигде не встречаются —есть тяжелые и легкие тела, но нет "тяжести" как таковой —необходимо путем тщательного анализа показать, как действуют формы в природе. Из этого анализа выводятся свойства тел и предполагаемый механизм их существования и взаимодействия.

4). Анализ должен завершиться экспериментальной проверкой: соответствуют ли выведенные свойства тел реальным явлениям. В этом эксперименте должны быть устранены случайные обстоятельства, и форма должна выступить в своем чистом виде, подтвердив или опровергнув гипотезу.

Остановимся на последнем пункте. Бэкон вводит понятие т. н. experimentum crux —решительный эксперимент, в отличие от эксперимента основного. Последний является источником теории, в то время как experimentum crux ее проверкой, пробным камнем.

На практике это выглядит так. Некто, назовем его Георгом Омом, выводит закон зависимости силы тока, протекающего в проводнике от напряжения цепи и сопротивления проводника. Так мы формулируем этот закон теперь. Для этого он подвешивает над проводником магнитную стрелку и в зависимости от ее отклонения при изменении параметров тока и проводника измеряет эту самую силу тока, а вернее величину отклонения магнитоной стрелки. Больше ток, стрелка отклоняется больше, меньше —меньше. Получается ряд цифр. Это основной опыт

Но что они характеризуют: силу тока, как представляется Ому, или магнитного поля вокруг стрелки, а может механические свойства металлической нити, на которой подвешена стрелка. Нужен проверочный experimentum crux. Когда бы при других условиях получался бы тот же ряд цифр.

Сказано сделано. И года не прошло (а на самом деле полтора года, наполненных множеством опытов, раздумий, расчетов), как такой experimentum crux был поставлен. Тогда кроме механического действия электрического тока (на магнитную стрелку) было известно и его тепловое: проводник нагревался тем сильнее, чем больший ток по нему проходил. Измеряя тепло, выделявшееся при таком прохождении тока, Ом получил аналогичный ряд цифр. Т. е. увеличивая проводник (длину или диаметр), скажем, в 2, 3, 4 раза, Ом установил, что стрелка отклоняется так же в 2, 3, 4 раза сильнее (на самом деле зависимость там выражалась довольно сложной формулой с интегралами, рядами Фурье и прочей математической нечистью). И аналогично выделявшееся тепло увеличивалось при увеличении проводника в 2, 3, 4 раза. То есть отлонение стрелки, как и выделение тепла, характеризовало именно силу тока, а не что-то другое

 

1625 появилась книга Гроция "De Jure Belli Ac Pacis" ("О законе войны и мира").

Гроций попытался исследовать в своем трактате, чем определяется право: божественным ли установлением или человеческим произволом. И нашел, что в общем-то последним: "закон что дышло, куда повернул, туда и вышло", "у сильного всегда бессильный виноват". Но чтобы прийти к таким истинам, верным во все времена и у всех народов, не стоило бабахать такой мощный трактат, да еще в трех книгах. Поэтому Гроций попытался проникнуть за видимость вещей, и попытаться понять, действительно ли только произволом определяется право, или в его основе все же лежат некие объективные законы. Лежат, пришел он к выводу.

На этом основании он определил, что во всяком законе, во всяком праве есть два слоя. Верхний, видимый —волеустанавливающее право. Вот решил король, парламент или воровской сход, что надо-де подчиняться таким то и таким правилам, и люди стали им подчиняться. И есть второй слой глубинный: это естественное право людей. Насочинять законов можно каких угодно, чего мы в последнее время насмотрелись до отвала. Например, можно запретить половые сношения между мужчинами и женщинами. Но будут ли такие законы соблюдаться? По форме —да. А по сути будут всячески обходиться или игнорироваться.

Поэтому нужно учитывать естественные права людей. Только такие законы будут крепки, которые будут базироваться на естественном праве. Естественные права в свою очередь делятся на два больших раздела: права животные и права здравого смысла.

Первые эти права самосохранения. Те же половые отношения —это право и необходимость человека через потомство продлевать свое бытие. Эти же права лежат в основе отношений между государствами. Каждое государство, каждый народ стремятся к самосохранению. И если одно государство будет полагаться в своих отношениях с другими на силу, то жди ответки. Может не в этой жизни, но и на небесах, а в последующих поколениях, причем довольно-таки быстро, если мерить время не человеческой жизнью, а историческими эпохами. Этому мы видим тьму примеров и как в истории, так и в частной жизни.

Не разумнее ли поэтому, вопрошал Гроций, стремиться заключать такие договора, которые будут учитывать естественные права каждого народа, каждого государства?

Другая группа естественных прав, основа на представлении человека как существа разумного. Здесь Гроций не поработал так плотно, как в установлении права войны и мира, как вытекающими из животных прав человека. Но общий смысл ясен. Это право любить, право дружить и т. д. объединяемых общим слоганом право на общение. Из него же вытекает право на митинги и собрания, свобода слова, свобода печати. Важно отметить, что естественное право стоит впереди волеустанавливающих законов. То есть не право, скажем, на митинги должно согласовываться с законом, а закон должен вытекать из этого права. В противном случае, это будет закон только по форме, а по сути насилие и произвол.

 

1637 Декарт публикует "Размышление о методе", где впервые высказывает принцип, несколько позднее (в 1644) сформулированном, как cogito ergo sum.

Первоначально никаких грандиозных онтологических и гносеологических проблем Декарт на свой принцип не навешивал. Он просто связал эту мысль с проблемой: как прийти к достоверному знанию. Для этого он советовал каждому человеку сомневаться во всем, пока он не натолкнется на простые и очевидные истины. Мне кажется, именно этот урок должен быть прежде всего извлечен из декартовской философии.

Что касается самого Декарта, то он в качестве таковой простой и очевидной истиной, проще и очевиднее которой ничего не может быть на свете посчитал как раз пресловутое cogito ergo sum. Но он сразу же заметил, что его принцип носит чисто методологический характер, который нельзя понимать слишком буквально:

"И если я сказал, что это положение я мыслю, следовательно, существую есть из всех самое первое и достовернейшее, предносящееся всякому, кто философствует упорядочение, то я не отрицаю тем самым необходимости прежде этого положения уже знать, что такое мыслить, существование, достоверность, а также что не может быть, чтобы то, что мыслит, не существовало и тому подобное; но поскольку все это простейшие понятия и такие, которые одни сами по себе дают некое знание без того, чтобы названное в них существовало как сущее, поэтому я счел, что эти понятия здесь не подлежат специальному перечислению (не привлекаются к рассмотрению)"

То есть применяя данный принцип как первый, мы уже должны предварительно знать многие вещи: что мир существует, что все имеет свою причину и т. д. Принцип имеет отношение только к процессу непосредственного размышления о конкретных вопросах.

Аналогично, Декарт попросил будущих философов не напрягаться самим и не напрягать читателей попыткой разъяснять то, что, как ему казалось, и так понятно само собой:

"И я всю дорогу замечаю, что философы в том блуждают, что есть вещь простейшая и сама собой понятная. Начинают кого-то объясняться логическими дефинициями и так ясное превращают в запутанное"

Если не принимать философию Декарта как истину в последней инстанции, а ограничиться ею в более практическом применении для научения себя правильному мышлению, она может быть очень даже и очень полезна.

Вот несколько простых правил-советов о правильном мышлении, которое Декарт дает в "Рассуждении о методе":

"Не принимать никакую вещь за истинную, пока ты с очевидностью не посчитаешь ее таковой

Разделять всякую трудность, которая втемяшилась тебе в голову, на столько составных частей, насколько это возможно, чтобы ее лучше представить себе и лучше разрешить

Выранжировать по порядку свои мысли, начиная с тех, которые о вещах самых простых и самых легких для узнавания

Проговоривать про себя их названия полностью и делать им общий обзор, пока не удостоверишься, что ничто тобою не пропущено"

Ну кто против этого что может что возразить?

Со времен Декарта и по наши дни эти четыре правила прочно вошли в курс обязательного школьного и гимназического образования (правильно мыслить тоже нужно учиться) и вошли в обиход любого культурного и образованного человека. Приведем в качестве примера нашего замечательного ученого Д. И. Менделеева: а именно, как он на практике применял третье правило "выранжировать по порядку свои мысли, начиная с тех, которые о вещах самых простых и самых легких для узнавания".

Менделееву, во сне ли, как гласит легенда, на наяву ли, привиделся принцип построения Периодической таблицы элементов. Он состоял из двух пунктов: располагать элементы по горизонтали по мере возрастания их атомного веса, и соединять их по вертикали в зависимости от химических свойств (валентности). Хорошо сказать, но как это сделать? Элементов было много, их соединений еще больше, Многие из них были не открыты и не исследованы. И Менделеев начал с тех, которые были хорошо известны и изучены. Так он составил совсем простенькую таблицу:
 

 

Фтор (F)

Хлор (Cl)

Бор (B)

Иод (J)

Литий (Li)

Натрий (Na)

Калий (K)

Рубидий (Rb)

Цезий (Cs)

которая и стала ядром его будущей знаменитой Периодической таблицы.

Кант прошелся по cogito ergo sum всей настойчивее и всех педантичнее, не оставив на этой сентенции камня на камне. Разумеется, опроверг он этот принцип как фундаментальный, исходя из своей философии. Кант полагал, что декартовский принцип —это всего лишь формулировка эмпирического мироощущения человека: вот он родился, живет, и чувствует это всей животной силой своего организма. Но из этого чувства никаких знаний вывести невозможно.

Знания можно вывести только из внешнего опыта. Уточним одну существенную деталь: внешнего по отношении к Я. Именно Я курсивом и с большой буквы, потому что маленькое "я" без курсива —это наши чувства, воспоминания, размышления —тоже внешний опыт по отношению к этому величественному Я, которое на самом деле не содержит в себе ничего кроме тавтологии Я = Я и которое нужно только для того, чтобы связать все наши как представления, так и мысли в одно целое. Ясно что из так понятого Я человек никуда, ни к какому знанию двинуться не может. Чтобы получить знание, он должен сначала наполнить содержанием маленькое "я". "Вот дом, который я вижу", а вот "девушка, которая недавно приехала в этот дом, как мне сказали", "эта девушка красивая, по моим ощущениям" и т. д. И эти "я вижу", "мне сказали", "я прочитал", "я подумал" неотделимы от нашего маленького "я" и благодаря связью с тем, "чтО я вижу", "чтО мне сказали", и "чтО я прочитал" и формируют наш опыт и наши знания.

А особенно неистово со всем пылом горячего немецкого темперамента Кант нападал на тот вывод Декарта из провозглашенного им принципом, что из своего существования, если мы правильно мыслим, мы приходим прямиком к существованию бога (надо сказать, у Декарта эта часть рассуждения довольно-таки натужна и крокозябриста). Кант уверял, что ни бог, ни мир как целое, ни бесконечность и др. идеи разума (в т. ч. царь и герой) вообще не могут быть даны ни в каком опыте, хоть внешнем (природа), хоть внутреннем (внутри "я", но, понятно не Я, для которого наш внутренний опыт тоже внешний).

А фамилия французского философа Конта отличается от фамилии Канта всего на одну букву. И поэтому он согласился с немцем, но пошел еще дальше. Что вообще никаких первых принципов не существует. Все это заблуждения незрелого человеческого ума, наряду с лешими, домовыми и водяными. Что есть только позитивное знание: "увидел, услышал, испытал на опыте" —вот так и только так достигается знание, а не выводится какими-то там размышлениями из каких-то там очевидных и самоочевидных принципов.

Что касается Хайдеггера, то этот парень не очень заморачивался на том, что подумал Декарт, когда он вякал cogito ergo sum. Он смотрит в корень, и пытается домыслить за Декарта и за всех нас, что нужно понимать под этим принципом.

Хайдеггер размахнулся на то, что своим принципом, таким скромным и непритязательным в устах или, правильнее сказать кончиках пальцев, Декарт определил весь характер новоевропейского мышления. В его понимании сказанное Декартом означает, что мир существует, поскольку я его мыслю, то есть существование невозможно без восприятия этого существования субъектом. Внимательно анализируя Декарта целиком, а не только данную цитату, Хайдеггер ловит последнего на том, что философ дает все основания для такого перевертывания в истолковании его принципа.

А из этого вытекает мысль, замечательно сформулированная как раз Кантом —"человек предписывает законы природы". На первый взгляд кажется, что это полная чушь, да и на второй то же, а на третий и последующий тем более. Но люди, убедившись, что это чушь ("если человек предписывает законы природе, почему бы ему не предписать себе бессмертие?"), редко продумывают мысль дальше, а зря. Свой резон у Декарта, как его понимает Хайдеггер, и Канта, которого он подсоседивает к Декарту, полагая, что они по сути дудели в одну дуду, в подобной мысли есть.

На самом деле человек, как это растолковывает Хайдеггер, имеет дело только с такой природой, которую он может воспринять, рассчитать и поставить себе на службу. Попробую это пояснить примером с ядерной физикой. Люди придумали разные электроны, фотоны, протоны, планетарную модель атома, теперь вот гоняются за бозонами. Хотя на самом деле никто этих электронов... в глаза не видел и ухом не слышал. Это чисто мысленные конструкции. Но поскольку придумав их, человек оказался способным рассчитать природу, и даже дорассчитался до атомной бомбы и т. н. "мирного атома", все вроде бы в порядке. Однако предписав таким образом законы в природе, он не учел каких-то там маленьких заковык, той природы, которую он не может ни воспринять, ни рассчитать. Но которая существует и мстит за себя всякими там Чернобылями и Фукусимами, и до чего домстится еще неизвестно.

 

1668 Спиноза заканчивает "Богословско-политический трактат". В этом трактате он высказывает ряд мощных мыслей по этике. Именно в этом трактате Спиноза вводит различие между волей и желаниями. Желания возникают не из воли, а из реальных причин: увидил красивую женщину, пониже пояса засвербило, надоело сидеть дома, поехал на охоту или рыбалку.

Воля же это нечто более существенное: это направление, которое природа задает нравственным и духовным силам человека (те самые пресловутые libido dominandu, libido sciendi).

"Между волей и отдельными желаниями такая же разница, как между белизной и отдельными предметами белого цвета, как между отвлеченным понятием "человек" и тем или другим человеком. Утверждать, что воля есть причина того или другого желания, так же невозможно, как невозможно понятие "человек" считать причиной существования Петра или Павла. Воля есть только рассудочное понятие. Отдельные же желания, нуждаясь для своего существования в особой причине, не могут почитаться свободными, но необходимо имеют характер, сообразный с породившими их причинами".

Не удовлетворенный успехом своей философии среди профессионалов, Фихте схватил факел своей философии и понесся с ним в массы. Он начал издавать "Философский журнал" для популяризации своих идей.

 

1675 Спиноза завершает главный труд своей жизни —трактат "Этика". В нем он впервые в мировой философии обосновывает понятие субстанции, которое не в столь выраженной форме существовало в человечестве, наверное, всегда. Ибо —это естественное и небходимое понятие человеческого сознания, хотя и дать ему определение невозможно. Субстанция —это наше все, отсюда возникают все вещи, люди и духи, если они сущестуют, из субстанции они все состоят (являются модификациями субстанции) и в субстанцию возращаются (преобразуются в другие модификации) после своего распада и уничтожения.

Материалисты под субстанцией понимают материю, идеалисты, кто бога, кто дух, кто какую-нибудь абсолютную идею. Но все они соглашаютя, что субстанция неуничтожима и вечна, и лишь меняет свои формы. Обнаружить субстанцию в опыте, потрогать руками, измерить каким-нибудь инструментом невозомжно, как например, невозможно увидеть или показать России. Можно лишь сделать вокруг себя широкий жест и сказать: вот все это, и то что здесь, и то что до горизонта и за горизонтом все это Россия. Но если у России можно увидеть границы, хотя бы в виде пограничного столбца и лицезреть то. что не является Россией, то с субстанцией подобную операцию провести невозможно.

Понятие субстанции возникает столь простым и ественным путем, что странно, что никто до Спинозы не оперировал им. Как показал позднее Иммануил Кант, понятие субстанции является необходимым и неизбежным понятием разума. "Лопата —это садовый инвентарь". Вот вам простое и обыденное утвердительное (ассерторическое) суждение. В нем объединено два понятия, одно из которых является подлежащим —субъектом, а другое сказуемым ("есть садовый инвентарь" —т. н. составное именное сказуемое) —предикатом. Субъект в данном суждение частное понятие, предикат —общее.

"Садовый инвентарь —есть сельскохозяйственное присобление". Здесь уже "садовый инвентарь" является частным понятием по отношению к более общему "приспособление". "Приспособление —есть предмет, изобретенный человеком для облегчения своей работы", "Предмет —есть вещь", "Любая вещь —есть материальное тело" и т. д. Таких цепочек, где предикат всякого суждения является субъектом для последующего, можно составить бесчисленное множество. Этим любят забавляться не тольк дети, но и взослые, выясняя, кто кого главнее, меряясь, как говорят, пузами.

И можно сказать, совершенно непроизвольно возникает мысль о субъете, который уже не может быть ничьим предикатом, то есть об абсолютном субъекте. Назовите его Богом или материей, или какой иной субстанцией, но он необходим человеческому разуму как последнее звено его последоватальной цепочки суждений.

Несмотря на естественность, доказать что-либо о субстанции невозожно. Спиноза обосновывает существование субстанции в духе онтологического доказательства божьего бытия —мы можем иметь понятие о субстанции только как о сущестующей. Если бы она не существовала, то и понятия о ней не было бы.

На первый взгляд довод кажется смехотворным. Мало ли есть явлений и предметов, о которых мы имеем понятие, но существование которых проблематично —Terra incognita Australia, эфир, теплород, элементарные частицы, Атлантида. Но вся фишка в том, что все перечисленные объекты могут существовать, а могут и не существовать. Иное дело субстанция. Нетрудно представить ее существование, но невозможно не-существование.

Все люди умирают, животные тоже, вещи дряхлеют и рассыпаются. И что остается? Другие люди и вещи? Но и они умрут, и если нет субстанции обратятся в ничто. И даже природные элементы невечны. Период полураспада радия, плутония измеряется сотнями и тысячами лет, железа, кислорода, водорода вообще десятками миллиардов. Это полураспада, а полного распада в сотни раз больше. Но и он когда-нибудь завершится. И что после этого останется? Атомы? Но и атом вследствие ядерных взаимодействий невечен. И что тогда? Ничего. А что такое "ничто"? И здесь мысль в бессилии провисает. "Ничто" также невозожно представить себе, как невозможно представить конец, за которым нет ничего, как бы трудно ни было представить бесконечность.

 

1677 Спиноза работает над "Политическим трактатом", который он решил не публиковать. Пусть имя Бога и не сходило с уст философа, но все под овечьей шкурой бога распознали волка материи.

В самом деле, если субстанция это все, то все мы части этой субстанции: и бог в небесах и люди на земле. Зачем же тогда почитать бога, если все мы одна субстанция?

Еще больше не понравился жесткий детерминизм Спинозы. В этом пункте автор статьи не совсем понимает мысль философа и не стыдится в этом признаться, тем более что такой корифан как Фейербах в своей "Истории философии" признается в том же. Примерно дело представляется следующим образом.

Субстанция, или Бог по терминологии Спинозы, вечен и неизменен, а главное необходим, и его действия, разные там атрибуты и модусы также необходимы и единственно возможны. В реальной же жизни всякая вещь и всякое явление конечны, и имеют причиной другую конечную вещь и явление. Однако первая причина исходит от Бога, и потому необходима, а значит необходима и вся связь причин и следствий.

Нужно немного разъяснить понятие первой причины, которое мы позаимствовали у Канта, а он, по его словам, у Спинозы. Первая причина —эта не первая по времени, а та причина, которой держится весь причинный ряд. Допустим, Муса убил Измаила. А почему он это сделал? А потому что Измаил убил Мирзу, дядю Мусы. А почему это сделал Измаил? А потому что Мирза обесчестил сестру Мирзы. А Мирза в свою очередь... и так эта цепочка уходит в глубокую древность, докопаться до начального звена которой очень трудно. Но вся цепочка не только и не столько следствие того первого проступка, а другой более глубокой основной причины. Ну, допустим, Муса не стал убивать Измаила, а пошел в суд. Но это невозожно, ибо есть закон родовой мести, и, следуя ему, за убийство и оскорбление может следовать только личная месть.

Вот этот закон родовой мести и есть тот аналог первой причины, которой бог держит всю цепочку причинно-следственной связи. И опять же, возвращаясь к Канту, назовем эту первую причину: это не помню какое по порядку основоположение чистого рассудка: всякое действие обязательно имеет причину, или выражаясь проще, дыма без огня не бывает. То есть правило "дыма без огня не бывает" и есть необходимое действие субстанции, держащее собой всю причиннно-следственную связь. Да так, что, по мысли Спинозы, в мире вообще ничего случайного не просходит: все закономерно. А следовательно, ни вера, не праведная жизнь, ни грехи тяжкие —все одинаково заранее предопределено, и не нужно барахтаться и противиться судьбе.

 

1747 Кант. "Ясные как солнце мысли об истинной оценке живых сил в природе". Кант ввязался в спор, разделивший тогда физиков на два больших лагеря, сторонников сохранения живой силы в системе тел и сохранения момента инерции. Кант решительно стал на первую точку, как и несколько лет позднее Лаплас. Но если у Лапласа позиция была математически выверенной и доказательной, то Кант шмяк-бряк —все на эмоциях.

Так что Лессинг даже написал

Восхищению нету меры
Кант восхищает целый свет
Живые изучает силы,
А собственные нет.

 

1757 Дидро пишет великолепный диалог "Парадокс об артисте",где он высказывает тогда крамольную мысль, что артист вовсе не должен испытывать тех чувств, которые он изображает на сцене: слишком сильный эмоциональный запал мешает оценить изображение как бы со стороны и сделать его произведением искусства.

Заметим, что проблема эта до сих пор в обсуждении. На наш взгляд, писатель и художник должен не только изображать, но и эмоционально быть причастным к изображаемому. Но не в момент писания. Иначе не будет дистанции. Здесь, как с представлением пьяного. Нужно самому испытать состояние опьянения, чтобы знать, что испытывает пьяный. Но нужно и уметь наблюдать пьяного со стороны: тогда ты будешь понимать, что стоит за тем или иным жестом или манерой поведения. Игра же артиста должна сочетать и внутернний опыт, и внешнее наблюдение.

 

1781 Кант проснувишись после метафизического запоя, накатал "Критику чистого разума". Пробуждение от сна началась у него с чтения Беркли и Юма. Когда и как их читал, неизвестно, но его труды свидетельствуют об основательном знакомстве Канта с этими философами. От Беркли ему досталась проблема объекта. Английский философ признавал лишь отдельные свойства, но не признавал их соединения в предмет. Есть красный цвет, терпкий вкус, округлая форма, а вот никакой вишни, где эти свойства совокупляются нет. Вишню люди придумали сами, чтобы одним словом обозначить то, что часто встречается вместе. Эту идею Кант потом развил в понятие категории единства, согласно которому мы, как и у Беркли, объединяем различные свойства в голове в единый предмет.
 

Беркли и Юм на пару особенно способствовали этому его пробуждению. У Юма его поразила идея причины. Юм утверждал, что все наши знания происходят из ощущений. Вот сверкает молния, гремит гром —это мы видим и слышим. А где мы видим или слышим причину? Кант также взял эту мысль на вооружение, сделав причину категорией, благодаря которой человек объединяет тесно связанные друг с другом объекты или явления.

Но когда и каким образом это произошло, история умалчивает.

Как умалчивает и о третьем философе, постоянно третировавшем, судя по тексту "Критики чистого разума" его воображение —Декарте. Он ночами не спал и ворочался в постели, все никак не могши переварить треклятого cogito ergo sum, или, как утверждают новейшие декартоведы, ego cogito, sum ego. По Декарту получалось, что из этой самоочевидной истины можно вывести все знание. То есть сидишь себе, сидишь, закрывши глаза, заткнувши уши, нос и отключив прочие органы чувств, и из этого cogito, sum выводишь все знание, не только математику или физику, но и историю с географией.

Справиться с Декартом было потруднее, чем с Беркли и Юмом, но Кант поборол и этого философа, отделив Я как простое самоощущение от "я" маленького (эмпирического, по его терминологии) —наши воспоминания, чувства, мысли, а до кучи и желания.

 

1785 вышла "Метафизика нравов" Канта, где он пукнул в мир своим категорическим императивом. По другому и не скажешь. В "Критике" он выдвигает и доказывает т. н. идеи разума (антимонии). Это 4 суждения прямо противоположных по смыслу, но однозначно доказуемых. Скажем, третья антиномия гласит: все в мире подчинено закону строгой причинности —помимо этого в мире сущестует свободная причинность. Согласно первому положению антиномии, если применять ее к нашей обычной человеческой жизни: все заранее предопределено, и нет в мире виноватых. И убийца и врач-общественник связаны единым законом всеобщей необходимости, этакой кармой. Согласно второму человек в любой момент может выйти из кармы, типа как хочу, так и ворочу. Разрешить это противоречие человеку не дано. Но тогда не будет и нравственности. Поэтому нужно, хотя свободная причинность может и есть, а может и нет, вести себя нужно так, будто бы она была.

 

1790 Фихте Grundlage der gesamten Wissenschaftslehre Фихте, становится поклонником Канта, ибо поэтом, правда, не очень удачным и очень неизвестным он был уже давно. А к Канту он перебежал от Спинозы. Спиноза ему нравился своим атеизмом, а не нравился детерменизомом. Сам Фихте был деятельным человеком и крайне самоуверенным. Поэтому тезис Спинозы, что все, что делается в мире определено заранее ему не нравился. У Канта ему понравилась именно идея свободной причинности. Причем если Кант эту проблему ставил в гипотетическом ключе, то Фихте взяд да однозначно и решил свобода воли есть и баста.

Точно так же он полагал, что каждый человек. каждая индивидуальность сама творит свою судьюбу. Cogito ergo sum, которое Фихте переделал в "Я есмь Я". Это маленькая переформулировочка стала краеугольным камнем всей его философии. И означала разрыв со всей предшествующей философской традицией, идущей еще от Платон и Аристотеля.

В центре всей философской проблематики стояла проблема взаимоотношения субъекта и объекта, и были эти взаимоотношения, чтобы не сказать больше, недружественными. Субъект —это отдельная человеческая единица, объект —это все вокруг него —дома, камни, велосипеды и прочие транспортные средства: короче природа и общесто.

Проблема состояла в том, чтобы понять, каким образом природа —объект —попадает в субъект —человеческое сознание. Одни, материалисты, считали, что человек воспринимает своими чувствами окружающий мир и эти впечатления, как желудок пищу, переваривает в понятия и теории. Другие, идеалисты, в своей крайней и последовательной концепции полагали, что все идеи заложены внутри человека, а существует ли мир реально за завесой ощущений даже и судить не моги.

По сути же и идеалисты и материалисты рассматривали человека, как пассивное существо. Человек —есть человек познающий. Дудки, сказал Фихте. Я прежде всего действую, не природа отражается в моем сознание, а мое Я бурлит и рвется наружу. И если я чего-то там познаю, то только в ходе своей деятельности. Человек. как бы говорит Фихте, и даже не человек, а Я —есть активное начало, а никакой природы вообще нет. Есть Я и только Я, а всякая там природа порождается в ходе моей деятельности (самоотчуждением абсолютной идеи, развил эту мысль Гегель). Таким образом Фихте решил проблему, мучившую филоофов: каким образом пассивная материя может воздействовать на сознание. Не материя воздействует на сознание, а сознание своей активностью долбает как дятел материю.

Ох уж и досталось Фихте за таковую самонадеянность. "Оказывается, говорили его критики, нет ни нас, ни короля, ни бога, а есть только один Herr Фихте и его непомерно раздутое Я. Фихте дал небольшой задный ход. Типа я это не Я, и философия не моя, а МОЯ, то есть не его конкретного смерного я, а абсолютного и всеобъемлющего Я. Некотрые последователи философа даже утвреждали, что речь идет не о Я, а скорее о МЫ.

Но из песни слова не выкинешь. Я —это в общем-то очевидность. Даже самый зачуханный и неразвитый колхозник или современный депутат отлично понимают, что Я это Я. а все остальное, даже и близкие и родные, это где-то там ближе или дальше, но уже не-Я.

Чуть позднее Фихте, опробовав на публике свое "Я есмь Я", все же маленько поумнел и решил чуть-чуть дать задний ход. Он вдруг заговорил о не-Я. которое неразрывно связано с Я. В самом деле, тот простой факт, что каким бы внешний мир не был внешним, но он непременно существует. Хотя бы потому, что Я не может все кроить по своему произволу. Я бы хотел быть всемогущим, и жить вечно и быть всегда сильным, здоровым и красивым, но оно как-то в жизни не получается. Приходится волей-неволей признать, что и не-Я имеет свои права.

К тому же. Невозможно Я даже невозможно представить себя без не-Я. В самом деле, где оно обретается это Я? Ведь нет ни природы, ни вещей, ни пространства, ни времени. Даже и простое "я", а не Я трудно представить без внешнего мира. Ведь все наши чувства, мысли, воспоминания, эмоции —все это переработанные сознанием предметы внешнего мира.

Да и как бы Я проявило себя, на что бы оно опиралось, чему бы оно противостояло, если бы не было среды, которая помогала би и мешал ему? Однако до конца не-Я так и не было признано. Не-Я, оказывается. это эманация, порождение нашего Я, этакая наваязчивая игра воображения, которое однако не подчиняется Я.

И в обоснование своей мысли Фихте не будь дураком сослался на авторитет бл Августина, который у христиан так же высок. как и авторитет священного писания. А Августин писал, что человеческая воля, это какая-то полная хрень. Вот допустим, я захотел поднять руку, и я ее поднял, А мог бы и не поднять. Но вместе с тем вот я увидел такую женщину, что ой-ей-ей, и тут же в моих штанах нечто зашевелилось. И я захотел, чтобы оно не шевелилось, а оно не повинуется мне и все тут. То есть мое же собственное желание идет против моей воли. Вот и получается, что Я и не-Я, оба во мне, но не во всем они со мной согласны, а имеют свою собственную жизнь
 

1794 Фихте начинает издавать "Философский журнал", где популяризирует свои взгляды. Главное внимание он уделяет логике. Ее он пытается вывести из самоочевидного и не требуещего никаких предварительных обоснований принципа. Эту идею одобрил сам Кант.

В самом деле. Всем известные философские категории, даже тем, кто в философии ни бум-бум: качество и количество, возможность и действительность, причина и следствие. Ввел эти категории Аристотель. Но откуда он их выкопал? Почему именно эти категории, а не другие, допустим добро и зло, бесконечность и ограниченность, масло и селедка? Сам Аристотель никаких обоснований на этот счет не дал. А главное не указал принципа, на основании которого он и развернул свои категории.

Для Фихте, понятное дело, таким принципом было "Я есмь Я". Таким образом сама собой вот уже обосновывается одна категория: тождество. Далее. Если есть Я, то должно быть и не-Я. Просто грамматически, преобразованием утвердительного предложения в отрицательное. Так появляется категория противоречия или противоположности. Но они не могут существоавать обособленно. Должно еще быть что-то третье, чтобы их объединило. Вот вам и третья категория "синтез".

А вот здесь у Фихте возник небольшой затор: а что такое синтез? Фихте чо-то там промамлил про некоторое абстолютное Я, но ничего вразумительного никто до сих так и понять не может. Тем не менее его идею подхватил Гегель в своем знаменитом третьем законе диалектики: тезис-антитезис-синтез.

Все это хорошо и красиво на бумаге, но как быть с оврагами? Ни Фихте, ни Гегель здесь к проблеме даже не подошли. А овраги, это каким образом фихтевская логика может работать при выработке понятийного аппарата научной или политической теории.

Проблему тезиса-антитезиса-синтеза попытался воплотить в своем учении о прибавочной сторимости Карл Маркс. Вот он вводит категории стоимости. "Стоимость" есть труд, а труд есть стоимость. Я есмь Я. Но если есть стоимость, должна быть и не-стоимость. Сказано сделано: нестоимость это то, что не стоит, то есть полезность вещи самой по себе, безотносительно к тому, заложен в ней труд или нет.

А где же синтез? А вот и он. Товар это и есть синтез. Он обладает стоимостью, поскольку произведен трудом. Но он обладает и полезностью сам по себе: кушается, носится, пьется, да еще как. Но и стоимость и полезность находятся в одной и той же вещи и никак из нее выделится самостоятельно не могут. Если вещь полезна, но в ней нет стоимости, ты ее не продашь: любовь, дружба, лунный свет. Если в вещи заложен труд, но пользы от нее нет, никому она не нужна, разве лишь покупатель влупить ее человеку обманом, типа планшены китайского производства. Вот вам отыскался и синтез.

Однако, кроме Маркса. что-то невидно кто бы еще из ученых или практических деятелей руководствовался этой логикой.

Вопрос остается открытым. Фихте, Гегель, Маркс пытались нащупать движение в понятиях. Закон противоречия замечательно отражает это движение и в силу своей очевидности, не нуждается в особой демонстрации. Вся история человечества или отдельных сфер деятельности —это бесконечное колебание между противоположностями. Царит диктатура, и ей не смену обязательно приходит демократия или ее суррогат. Но демократия в силу своей разнузданности ранее или поздно приходит к краху и естественным путем перерождается в диктутуру.

Эпохи безнравственности сменяются эпохами строгости и целомудрия, а устав от воздержания люди снова кидаются в разврат. Люди ждут от искусства отражения в нем своей жизни, а устав об бесконечного тиражирования своих проблем: дома жена надоела, приходишь в театр, а там тебе полощут мозги теми же семейными проблемами, которыми ты и у себя сыт по горло. И нужно что-нибудь этакое необычное, сказачное, фантастичное. Но и необычное надоедает и нужно привычное и домашнее.

И таким образом все возращается на круги своя. И все же возвращается не так, чтобы повторять прошедшее. Античная демократия — это не демократия современная, а нынешние авторитарные режимы это не восточны деспотии. Так есть ли какой закон бы учитывал эти изменения? Должен быть, но не придуман. Пока.

​

Окончание следует.