Современная всемирная литература

Сначала заскулил Димин пес Вугыр. Так затянул, что на время все вокруг настороженно затихло. А потом завыли другие собаки. Вся деревня воем наполнилась.

Дима спустился под веранду, где был привязан пес.

— Ну перестань, Вугыр, перестань, — просил Дима. Но пес словно не видел Диму, даже хвостом не завилял.

Из дома вышла мама — одетая, в валенках — собралась куда-то.

— По Степану убивается, — сказала мама про Вугыра.

У Димы защемило сердце. Степан, их сосед, в полдень умер. Мама пришла на обед и сообщила. И добавила:

— Видно от долгих праздников. Сколько можно пить? Водка и задушила.

Дима подумал, что когда вырастет, не будет пить. Никогда. А то водка и его задушит.

— Схожу к Степану, — мамa спустилась с крылечка. — Ты пойдешь ли со мной?

— Пойду, — вырвалось у мальчика. Но сделав за мамой несколько шагов, он растерялся. Покойников он еще ни разу в жизни не видел. Боязно, хоть это и Степан. Сколько страшного о мертвецах мальчишки рассказывали!

Возле Степанова крыльца толпился народ. Одни входили, другие выходили. Старались разговаривать тихо. Вот собаки развылись, только их и слышно.

— Мама, я лучше потом, попозже, — умоляющим голосом сказал мальчик, опасаясь, что мама возьмет за рукав и заведет в избу силком, как когда-то в детский сад затаскивала.

— Как хочешь, — неожиданно разрешила мама и, поднявшись по ступенькам крыльца, скрылась за дверью.

Диме в будущем году стукнет девять. Уже большой. Но все равно стоять со взрослыми, слушать их разговоры скучно. Мальчишек возле крыльца нет. Мама что-то долго не выходит. Некоторые вон как быстро — зайдут и выйдут, а она... Что там делает?

Дима направился в свой двор. В пустой дом не хочется. И во дворе играть не хочется. Как будешь играть, когда Степан умер?

Вчера впервые на осеннюю землю толстым одеялом выпал снег, но земля словно не побелела. Небо темное, пасмурное, словно легло на землю, пpивалило ее.

Потоптавшись без дела во дворе, Дима зашел домой. Темно... Папы тоже нет. Наверно, сразу после работы к Степану заглянул.

Мальчик зажег свет во всех комнатах сразу. Скучно. Делать нечего. Домашнее задание он уже раньше выполнил. Взял в руки книгу, но буквы запрыгали перед глазами, и неожиданно по щекам покатились слезы. А в груди словно стал таять черный комок.

Степан, конечно, уже очень старый. Мама подсчитала, что ему исполнилось сорок. Они с папой вместе работали в сельпо. Папа у Димы председатель, Степан — рабочий, у папы в подчинении. Дома папа сколько раз ворчал, мол, опять Степан запил.

— Что же ты его не уволишь? — спросила как-то мама.

— А где я тебе еще такого работника найду? — спросил папа. — Трезвый-то он клад. Дрова сельпо заготавливает, так он поленницу по натянутой нитке кладет. Она у него как игрушка, ввек не повалится.

— Ну тогда и не ворчи, что пьет, — сказала мама.

Внезапно дверь отворилась, и на порог ступил сам Степан. Веселый, улыбается. Значит, пьяный. Трезвый он всегда неразговор­чивый, хмурый.

— Добрый вечер,— сказал. Подошел к лавке, где Дима сидел и потрепал его по волосам.

— Дома не с кем поговорить, вот к вам и пpишел, — объяснил он свое появление, поглаживая пышную рыжую бороду. — До вас к Вален­тину Захаровичу заглядывал, а он меня, петух дрипанный, обхитрил. Я у них на крылечке, — Степан похихикал, — полбутылки оставил. Вышел npичаститься, а чтоб они не закрылись, пиджак на лавке оставил. Дак они мне, гы-гы-гы, чуть нос не прихлопнули. Крючок в дверях только звякнул. IIерехитрили-и. Пиджак через какую-то дыру вытолкнули, что за дыра-то, Федорович, не знаешь?

Степан раскатисто смеялся. Сел на лавку рядом с Димой, за плечо его притянул.

— Дима — друг мой сердечный... От вас никуда не пойдy, на крыльце-то нечего оставлять, всю водку со злости выдул, весь доз. Может, у вас капелька найдется? А? — Степан хитро щурил глаз.

— Нету у нас, — сухо отвечал отец.

— Федорович, черкни пару слов, пусть в лавке мне в долг отпустят. С зарплаты удержишь? А? Выручи, Федорович?

— Разве от тебя избавишься? — вздыхал отец и писал записку, хотя мама отговаривала.

Степан брал листок, внимательно читал по слогам, чтоб уже все правильно было, и убегал.

А папа просил маму, чтобы она скорее закрылась на крючок.

— Сейчас опять припрется, — объяснял он, ухмыляясь. — У нас с Фаиной (это продавщица сельпо) уговор: если я черной пас­той записку пишу, в долг не давать, хоть что там 6yдет написано. А если красной — то можно. Сейчас черной написал, хватит ему лакать, на работу не ходит.

Какой у него папа хитрый, удивлялся Дима.

Действительно, минут через пятнадцать раздавался стук в дверь. Надежды, что откроют, у Степана не было, поэтому стучался он негромко и недолго. Спускался под окна и говорил со смешком:

— Перехитрил ты меня, Федорович, перехитрил!

Степан жил один. Может, через это и выпивал чаше других. Человека два-три из села ходили к нему зимними долгими вечерами играть в карты. У него можно было вдовoль курить и выпивать.

А больше его никто не проведывал.

Когда Степан выпьет, детям праздник. Бродят за ним по пятам, дразнят:

— Степан, Степан, давай тебе бороду подожжем, мы тебе за это вина дадим!

Степан не сердился. Если погонится за ребятами, то только шутя: никого не поймает. В снежки с ними играл. И своей игре научил. Ужас какая игра интересная.

— Мы, — рассказал ребятам,-— в детстве в носовой платок скомканной бумаги положим, завяжем ниткой и — на дорогу. Раньше-то бабы деньги в таких платочках держали, кошельков никаких не было. Идет какой-нибудь йой, радуется: о, деньги нашел! Только хочет узелок схватить, а мы его за нитку дернем. Узелок и побежит! Смеху было!

Степан раскатисто смеялся.

Дима побежал домой, разыскал старый папин портмоне, напихал в него бумаги, несколько шашек положил, — они на монеты похожи — привязал к портмоне суровую нитку и вернулся к дяде Степану.

Степан не меньше мальчика в азарт вошел. Бросили портмоне на дорогу и оба спрятались в Димин сарай.

— Вон Катерина идет с сыном, — шепчет Степан, украдкой выглядывая из сарая. — Приготовься, Дима!

Портмоне на дороге как не заметишь! Толстый получился, богатый. Катерина увидела его и громко проворчала:

— Какой-тo растяпа деньги уронил!

Она наклонилась за находкой, а Дима как дернет!

Портмоне поползло по пыли, а бедная женщина чуть не упала от неожиданности. А сын-тo у нее, Колька, какой шустрый! Не растерялся, бросился за кошельком, вот-вот схватит. Дима едва успел вытянуть обманку за нитку.

А Мирон Катя кричит:

— Коля, не трогай! Коля, не трогай!

Вот тoгда Дима со Степапом посмеялись.

— Ну чтo? Хорошая игра? — спросил Степан. — С ребятами потом играй.

Еще он умел здорово удить рыбу. Другим мужикам не очень-то в этом деле везло, а как на речку пойдет Степан, так на жареху то уж точно пpитащит. Дима один раз с ним напросил­ся, да мама не пустила.

Степан тогда Петю соседского взял. Петька такого леща словил! Дима измерил — пять спичечных коробок в длину. Глупая мама! Этого леща мог бы и Дима поймать.

Дима от зависти к Петьке чуть не заплакал.

— Ты тоже рыбу приносишь, — успокаивала мама.

Что это за рыба? Тощие пескарики для кота.

— Не горюй! — подмигнул ему тогда Степан. — В другое лето тебя буду брать, научу рыбачить.

Дима сидел на диване поджав коленки. Как уж теперь научит. Умер вот, никого не спросил.

И зачем он так много пил?

Папа и мама пришли. Дима от них в свою комнату спрятался, там еще поплакал. Жалко Степана.

Утром он проснулся сам, маме не пришлось будить. На улице похолодало, окна разукрасило морозом.

Радио не кухнe было включено, и Дима слышал грустную унылую мелодию.

— Целое утро вот так, — услышал Дима мамин голос. — Kaк будто по Степану траур.

Позавтракав, Дима побежал в школу. Он учился во втором классе. Все шло как обычно, только после большой перемены на третий урок учительница Надежда Ивановна вернулась из учительской очень грустная. Обвела печальным взглядом класс и тихим голосом спросила:

— Дети, знаете, кто умер?

Все затаенно молчали, ждали, что учительница скажет дальше. Один Дима поднял руку.

— Ребята, Дима ужe знает о большом горе, постигшем всех нас. Скажи, Дима, всем.

— Дядя Степан, — грустным голосом сказал мальчик. И опять чуть не заплакал, как вчера.

— Что? Кто?

Дима не успел опомниться, как учительница в два шaга подско­чила к нему, схватила за ворот рубашки, так, что он затрещал и вытащила мальчика из-за парты.

— Степан, говоришь? Степан? — прошипела она ему в лицо и пoволокла к двери.

— Ну и пусть подох, твой Степан! — крикнула она у дверей. — Пьяницу пожалел! Пьяницу вспомнил!

Дети, съежились в комочки, сидели на своих местах.. Все в селе знали, что умер Степан. А кто еще? А вдруг учительни­ца еще кого-нибудь так же, как Диму схватит?

— Дети, умер генеральный ceкpeтарь нашей Коммунистической партии, — учительница сказала это, выпрямив спину, голос ее задро­жал, — товарищ Леонид Ильич Брежнев... Для всей нашей страны горе. Для всего земного шара... А ты иди со своим Степаном, — учительница грубо вытолкнула Диму в коридор.

Дима стоял, тупо уставившись в закрытую дверь. Он ничего не понимал. Что он такого сказал? Умер Степан. Но это же правда!

А про Брежнева он и не знал. Ну, умеp. Tак ведь oн сов­сем старенький был. Как его дедушка. Об этом все говорили — и его папа, и Степан. Засиделись, мол, в пpавительстве старенькие, работать совсем не могут.

Диме было жалко и Брежнева, но Степана он жалел больше. Он моложе Брежнева, хоть и с бородой. И он веселый, с Димой иг­рал. Учительница вот пьяницей его назвала. Ну и что, что пьяница?

Ничего не видя перед собой, Дима прошел по школьному коридору, оделся в раздевалке и вышел на улицу.

И вдруг заплакал навзрыд. Шел и плакал, громко, горестно. Встречные пpохожие спрашивали, что случилось. Дима ничего не отвечал.

Только вблизи своего дома он стал затихать. Лишь всхлипывал изредка. Да слезы нет-нет, да брызнут из глаз.

— Дима, ты чеro плачешь? — спpосил его кто-то знакомым голосом. Дима всмотрелся сквозь слезы. На крыльце Степана сидел его дедушка с другим каким-то старичком. Видно, тоже пришли Степана проведать

— Ничего, — ответил Дима. Даже не подошел к дедушке. Только остановился поодаль.

Удивительно, но эти старики тоже не говорили о Степане. Дима это из разговора понял о Брежневе говорили! Странно все. Брежнев был далеко, а Степан жил тут, в их селе. А говорили про Брежнева.

— Ни у кого слез нет,— говорил Димин дедушка.— А ты помнишь, как плакали все, когда Сталин умер? Очерствел народ.

— Очерствел, очерствел, — поддакнул дедушкин товарищ.

— Как теперь жить будем? — спросил Димин дедушка.

— Кто знает, — вздохнул другой старичок.

Дима по ступенькам крыльца поднялся в дом и, не раздеваясь, плюхнулся в угол дивана. И тоненько, жалобно как вчера Вугыр, запищал. Слез у него уже не было, но не было и облегчения.

К боли за смерть Степана прибавилась обида на учительницу, на ту несправедливость, которую она совершила по отношению к нему, к Диме, и к его старшему другу с такой красивой, рыжей бородой.

 

Алексей Вячеславович ПОПОВ. Автор более десяти книг прозы и двадцати пьес. Повести и рассказы печатались в журналах «Север», «Сельская молодежь», «Наш современник», еженедельнике «Литературная Россия» и в других периодических изданиях. Прозаические произведения и пьесы переведены на марийский, удмуртский, чувашский, коми-пермяцкий, хакасский и другие языки народов России, а так же на финский, французский, болгарский и венгерский. Его рассказы печатались в русскоязычных изданиях Германии и США. Спектакли по его пьесам идут в театрах России и Болгарии. Лауреат Государственной премии Республики Коми в области драматургии и театрального искусства (2000 г.) и премии Правительства Республики Коми в области драматургии (2008 г.). Награжден нагрудным знаком Министерства культуры Российской Федерации «За достижения в культуре». В 2004 году получил Почетное звание «Заслуженный работник Республики Коми». В 2011 году стал Заслуженным работником культуры Российской Федерации. Награжден медалью В.С. Розова «За вклад в отечественную культуру». (2005 г.) Член Союза писателей России. Главный редактор республиканского литературно-художественного детского журнала «Би кинь» («Искорка»).