Современная всемирная литература

Продолжение. Начало в №№101-109

​

185. Дневник.

 

Миша входит в кабинет, смеется, я удивлен, обычно я зову его, и если он заходит, то мне приходится из него что-то вытягивать прямо-таки клещами и вдруг:

— Ты что-то хочешь сказать?

— Могу лестное для тебя.

Ты оказывается интереснейшая личность.

— О чем же?

— Мы только что с мастерами читали дневник одной девицы: случайно нашли. Насмеялись от души. Она там всех расчехвостила. Историк — скука, химичит на уроках, химичка — рассказывает разные истории, русачка — злюка. И только на уроках эстетики заставляют задуматься.

Никогда я так хорошо не чувствовал себя. Стоит, стоит.

 

186. Будьте счастливы.

 

Сегодня последний урок в двенадцатой группе.

— Что такое счастье? — спрашиваю я, но раздается звонок, надо прощаться.

— Будьте счастливы.

— Спасибо.

— Будьте счастливы, а счастливыми сможете стать тогда, когда счастлив народ.

 

 

 

187. Завтра премьера.

 

После четвертого урока.

Я обедаю, читаю, играю в шахматы долго, до одури, я жду ребят на репетицию, они уехали на игру "Орленок".

С ребятами ездил Славик. Я поздравляю его, они заняли второе место.

— А где военрук?

— Проводит уроки. Футболист. Умеет.

Сходятся на репетицию. Я поздравляю их. Мы читаем. Репетиция идет вяло, забыты слова, многие не взяли с собой слова, но, наконец, мы проходим последний раз. Зоя садится рядом.

– Смотри, завтра ты будешь вести спектакль, а я буду сидеть в зале. Понятно.

Прогоняем от страха еще раз, у них словно открывается за сегодня, по счету, третье дыхание.

— Итак, я вешаю афишу.

— Ой, ой…

— А может…

— Не может. Все у нас есть: и сумка, и клубок, и ножницы, и бинт, и темные очки и красный, и черный кусок материи: зло и добро. Слеп не тот, у которого нет зрения, а тот, у которого нет совести. Понятно.

Мы выходим из зала, спускаемся в вестибюль. Прикрепляю афишу.

— Сегодня или никогда.

У Лиды по-детски широко раскрываются глаза, она схватывается руками за голову.

— А может, не надо.

— Надо.

Через минуту прибегает Дима, смеется.

— Вы забыли написать число.

Это хорошо, я чувствую в них тайное желание, оно есть, да, завтра жизнь будет настоящей на сцене и в зале, люди все поймут.

Я выхожу из училища последним, и только сейчас вспомнил, весь день лил дождь, а сейчас вдруг выглянуло солнце.

Чем это объяснить, спрашиваю я себя, но думать я, кажется, ни о чем не в состоянии, я улыбаюсь, и повторяю: Все, все.

Завтра премьера!

 

188. История военных лет.

 

Я каждый раз предупреждаю, что напоминаю о творческих работах последний раз. И каждый раз я слышу:

— Какие? Назовите.

— Еще раз, тысячный, повторяю; рисунки, рефераты, вышивки, чеканка, и история военных лет, услышанная от ваших бабушек, дедушек, просто так, много есть еще неизвестных историй, о которых люди должны знать, чтобы помнить.

 

189. Нет времени.

 

Третья патетическая.

Хорошо под музыку смотреть на лица учеников, пусть они разные, но на мгновение я вижу у всех какой-то чистый свет в глазах.

Один все-таки не слушает, что-то чертит.

— Слушай.

Он улыбается как-то беспомощно.

— Я вам не мешаю.

— Себе мешаете.

— Вы поймите меня, у меня нет времени, мне столько чертить.

— Музыка помогает человеку стать человеком.

— У меня нет времени стать человеком. Мне столько чертить...

 

 

 

190. Сомнение мастера.

 

Мне дал Бакшеев поручение — отметить присутствующих учеников по группам.

В Фединой группе я отметил десять человек. Утром он подбежал ко мне.

— В моей группе были все.

— Я как будто видел десятерых.

— Как будто... ты же сам говоришь, что надо верить учащимся.

— Да.

— Пойдем, спросим у них.

— Не пойдем! Ты в таком состоянии, что они что угодно скажут.

— Тогда не надо писать, я не хочу попадать из-за тебя на ковер. Люди теряют веру из-за таких как ты.

— Ты не прав, Федя.

— А ты?

— Я может быть, и ошибся, но не из-за меня люди теряют веру, а именно из-за таких как ты, кто запугивает людей.

— Ты не знаешь жизнь, из-за таких, как ты, распускаются люди. Не тебе говорить.

Начинается непедагогический спор о педагогике: он кричит, размахивает руками, теребит пуговицы на рубашке.

Его слова просвечивают его; как рентгеном, как-то неприятно становится, что этот мощный сильный человек, вдруг убоялся вызова на ковер.

— Я от тебя не ожидал.

Кстати, идея записи принадлежит Бакшееву, иди к нему.

— В этом ты прав, но чтобы в следующий раз ты этим не занимался.

— Если надо будет, я займусь, а ты должен кое-что понять и изменить свою систему воспитания: меньше водить руками.

В истории наших отношений этот случай обнажил многое, но я всегда верен себе, я говорю, что думаю, он воспринимал, очевидно, мои слова как упрек, возмездие. Между нами пробежал холодок, мы едва здоровались.

Но проходит время, и мы отходим. Как-то раз он позвал меня к себе.

— Я сомневаюсь, имею ли я право воспитывать. Хочу уйти.

— Как? — только и успеваю воскликнуть я.

— Вчера я ударил ученика, я проходил по коридору, он налетел на меня. Оказывается он не виноват — его толкнули. Хороший мальчик; он плакал. Понимаешь, я представил, что такие, как я, подрывают веру у таких хороших ребят.

— Ты извинился.

— Да, я позвал его. Он шел, думая, что я буду его бить. Я извинился, я был не прав.

— А он что?

— Он молчал. А что он мог ответить. Он маленький, а личность! Имею ли я право?

— Ты извинился — это хорошо, теперь сделай вывод.

— Выводы я сделал, в таком плане. Но ты представь, что он думает о нас, таких.

— Нет, он все поймет, ты прав, он — личность.

— Бывает, когда и надо проучить...

И он рассказывает, как во время дежурства ударил двоих, лезших без очереди. Они приходили извиняться. И он тоже извинился.

И все-таки у него был свой испытанный метод — указка, которую все боялись.

— Федя, тебе надо отказаться от указки.

Было странно и хорошо слушать этого резкого, немного угловатого прямолинейного человека, и он, кажется, был сам рад посетившим его сомнениям, уроку, данному ему самой жизнью, наносившей удар теории, которую он считал тоже жизнью...

 

 

 

191. Начало зла.

 

Как просто оно открывается, внезапно, неожиданно и как долго идти к этому открытию: годы, десятилетия.

Я встретил сына своего товарища, он почему-то совсем не похож на отца, почти прямая противоположность: большие глаза, блондин, крупные губы, тих, стеснителен. Разве что немного напоминает мать.

— Здравствуй Сережа, — как всегда говорю я.

— Алеша, — как всегда поправляет он меня, краснея.

— Извини, Алеша. Как успехи? Сдал экзамены?

— Сдаю.

— Трудно?

— Легко.

— Почему?

— Перед экзаменами к нам заходит классный руководи-тель, как только учительница отвернется, она открывает нам билеты.

— И она довольна?

— Да.

— А вы?

— Еще бы...

И пошло, поехало гулять зло во временах и в пространствах, в поколениях.

 

192. Если бы...

 

"Божественная комедия " Данте. Если бы эту книгу прочли те, кто любит деньги и не только эту, а и Бальзака, и Толстого... На Земле была бы жизнь, вместо борьбы за деньги, за...

Мы все хотим жить, но мало читаем, мало знаем прошлое, живем просто так, от себя и поэтому повторяем и "Божественную комедию", и "Человеческую комедию" и очевидно... педагогическую. Если бы...

​

Продолжение следует.