Современная всемирная литература

1

Василий Михайлович, не отрываясь, задумчиво смотрел на запыленный стол. Он поднял руку, опустил палец на его поверхность и медленно прочертил им прямую линию. На столе появилась яркая полоса. Он поднес палец к лицу и уставился на него. На грубой шершавой коже плотным слоем лежала темно-серая, почти черная пыль. Насмотревшись, Василий Михайлович вытер палец о тренировочные штаны.

— Настя, ты давно делала влажную уборку?

— Я же при тебе позавчера все помыла. А с каких пор тебя это беспокоит? — Голос жены звучал едко и несколько фальшиво. Василий Михайлович поморщился.

— Просто сел поработать, а на столе пыль. Вот и спросил, — Отвечать следовало просто и коротко, иначе разговоров не оберешься.

Настя нарочито фыркнула.

— Если не нравится, можешь взять тряпку и вытереть сам. Ты же любишь новые ощущения?

Новые ощущения Василий Михайлович действительно любил. В прошлом году, в свой день рождения, он прыгнул с парашютом. Ему было сорок восемь, он был физически здоров и прекрасно себя чувствовал, а потому считал, что попробовать ему нужно и можно. После этого краткого приключения он три дня то и дело поглядывал вниз, чтобы убедиться, что там есть земля, пол — что угодно, лишь бы твердое. Когда он понял, что экстремальные виды спорта ему не подходят, он завел себе молодую любовницу, руководствуясь простым принципом: все заводят любовниц, значит, пора и ему. Вика была милой и симпатичной, но не самой высокоразвитой особой. После трех встреч она решила, что может претендовать на Васеньку целиком и полностью, а потому позвонила его жене и в красках описала всю прелесть их тайных встреч. Настя такого поворота не оценила и, высказав девице все, что пришло ей на ум, перестала разговаривать с мужем на целый месяц. И все было бы не так уж и плохо, но заодно она перестала его кормить, стирать ему одежду и убирать его часть квартиры. Василий Михайлович осознал всю глубину своей ошибки и слезно умолял супругу его простить. Настя для приличия еще с неделю воротила от него нос, но, в конце концов, проявила милосердие. Когда в доме снова появилась горячая еда и весьма относительный порядок, Василий Михайлович решил поискать менее разрушительное увлечение. Таковое незамедлительно нашлось: он начал вышивать крестиком — не сказать, чтобы особо красиво, но, тем не менее, узоры получались узнаваемыми.

Выслушав мнение жены, Василий Михайлович горестно вздохнул, взял тряпку и смел со стола скопившуюся пыль.

2

Проведя два часа в работе, в окружении всевозможных бумаг, папок и письменных принадлежностей, Василий Михайлович взглянул на часы. Они предательски показали ему девять часов утра вместо ожидаемых восьми с четвертью. Это его обескуражило, поскольку в десять ему нужно было оказаться на работе. Работал Василий Михайлович преподавателем. Он не любил, когда опаздывали студенты, и, тем паче, не любил опаздывать сам. Он встал из-за стола и огляделся. По всей комнате хаотично лежала одежда: носки, джинсы, свитера и футболки были в каждой точке пространства, которая привлекала к себе его внимание.

— Настя! — На этот раз он окликнул ее со всем возмущением, на какое был способен. — Здесь устрашающий бардак! Как мне понять, где чистая одежда, а где грязная?

— У любовницы своей спроси! Наверняка даже она в курсе, что то, что лежит на полу, точно грязное.

В виски Василия Михайловича просочилась пульсация головной боли — сначала мягкая и почти незаметная, она становилась все сильнее и резче. В последнее время он часто реагировал на высказывания жены подобным образом. Отвечать ей в таком же тоне казалось категорически невозможным, потому что, стоило об этом подумать, в воображении тут же появлялись неприятные сцены. Он в этих сценах стоял под окном и уговаривал ее не сердиться, а она яростно бросалась в него его же вещами, стремясь попасть в лицо. Он понимал, что виноват, в общем-то, сам, а потому молчал. Единственной его реакцией могла быть только сверлящая головная боль.

Василий Михайлович приоткрыл дверцу шкафа, надеясь обнаружить в нем хотя бы один чистый комплект одежды. Шкаф в ответ неутешительно воззрился на него зияющими глазницами полок. Тихо выругавшись себе под нос, Василий Михайлович начал обход комнаты, выискивая в ней что-то пригодное для ношения. Когда процедура завершилась, в недрах его сознания забрезжила мысль. Он подошел к жене, приобнял ее за талию и спросил:

— Дорогая, ты не помнишь, когда я в последний раз разбирал свою одежду?

— Никогда.

— А если серьезно?

— Ну, месяца полтора назад. Никак не пойму, что это вдруг ты заинтересовался нашим домом?

Ответа на этот вопрос Василий Михайлович не знал. Он был человеком ученым и с детства интересовался внутренним миром больше, чем внешним. Когда он был маленьким, за ним всегда прибирала мама, когда вырос — жена. Но на самом деле ему было глубоко безразлично, как выглядит место его жительства. Впрочем, и все остальные места тоже. Лишь бы думать это не мешало.

— Честно говоря, не знаю. Может быть, у меня наступил возраст переосмысления. Возьму теперь — и начну жить с новой системой ценностей, на вершине которой будут чистота и порядок.

Настя в ответ расхохоталась.

— Интересно, конечно, что возраст этот у тебя наступил за один день. Иди, давай, на работу опоздаешь.

Василий Михайлович поцеловал жену в щеку. Она отстранилась, но уже совсем немного. Это вызвало у него теплую улыбку.

3

На улице стоял запах сырого асфальта. Вокруг лежали опавшие листья, фантики от конфет, пустые сигаретные пачки и разрозненные окурки. Лицо Василия Михайловича скривилось. Все это выглядело странно и непривычно, и он погрузился в размышления. С одной стороны, дворник убирается здесь каждый день. Василий Михайлович это точно знал, потому что по пути на работу с дворником всегда здоровался. С другой стороны, возможно, все выглядит незнакомым именно потому, что он на это смотрит, вопреки своему обыкновению.

Разметка на дороге была вытерта так, что начало казаться, будто асфальт медленно, но верно, поглощает краску. Мусорное ведро у кафе было перевернуто, и все его нелицеприятное содержимое лежало прямо под ним. Работников забегаловки почему-то не волновало столь вопиющее зрелище, и никто не хотел убирать пахнущие разложением отходы. Настроение Василия Михайловича было уже безнадежно испорчено. Он поднял взгляд на небо, удивительно ясное, несмотря на недавно прошедший дождь. На небе было всего два небольших расплывчатых облачка. Василий Михайлович остановился, чтобы не упасть, пока он смотрит вверх, а не вниз. Облака неминуемо рассеивались в голубизне.

Он потряс головой из стороны в сторону и продолжил свой путь. По правую руку ярко горела надпись «П-вн-й бочо-ок». Весь этот беспорядок вызывал у Василия Михайловича раздражение и новые приступы головной боли. «Почему эти буквы не горят? — Думал он. — Если люди хотят рекламы, почему бы не подправить макияж на лице своего заведения? Никакой предусмотрительности, никакого взгляда в перспективу»!

В маленьком автобусе царил такой же хаос, как и во всем остальном. Справа от водителя был расстелен ветхий пыльный коврик, на котором была рассыпана мелочь. Она лежала бессистемно — монеты достоинством в один, два, пять и десять рублей не были расфасованы в отдельные горстки. Теплый жилет водителя расползался по швам, а половина пассажирских мест пустовала. На мгновение Василию Михайловичу показалось, что до его захода в автобус пассажиры занимали все сидячие места, но перед остановкой они внезапно дезинтегрировались.

Пока автобус неотвратимо приближал его к работе, Василий Михайлович продвигался в своих размышлениях все глубже и глубже. «Неужели все сорок девять лет моей жизни все вокруг было таким, а я не замечал? — Сокрушался он. — Повсюду разруха, никто не ухаживает ни за собой, ни за окружающим пространством. Боженьки, да ведь и я… Я сам такой же»! Он обвел взглядом ту часть себя, которая была доступна обозрению. У кроссовок начала отходить подошва, на джинсах был вытянуты и протерты колени, из свитера местами вылезали нитки. Дополняли картину руки — шершавые, в неизвестно откуда появившихся мозолях, с неэлегантно выпирающими костяшками. «Вот это дела! — подивился Василий Михайлович. — Шерлок Холмс решил бы, что это руки чернорабочего!»

Автобус заскрежетал и остановился напротив университета. Василий Михайлович вышел и опасливо огляделся. Остановочный комплекс выглядел заброшенным. Одна из досок скамейки отсутствовала, стеклянные стенки покрывали уродливые граффити, а металлические столбы были покрыты ржавчиной. «Тьфу, какая пакость. — Разозлился Василий Михайлович — Совсем стыд потеряли. Живем, как на помойке». И он уныло побрел к дверям университета.

4

— Эко вас перекосило, Василий Михайлович! — Приветливо изумился сторож. — Что это с вами сегодня?

— Утро доброе, Вячеслав Димитрич. — Осклабился в ответ Василий Михайлович. — Да вот как-то день сразу не задался. Но ничего страшного, не переживайте. Как сами?

— Ой, да тоже все не слава Богу. — Голова сторожа безвольно поникла. — Внучка простыла и кашляет, как старый шахтер. Дочь в расстроенных чувствах, жена тоже. Никакого настроения нет.

— Понимаю вас, Вячеслав Димитрич. Не переживайте вы, внучка поправится, все успокоятся, будет дома мир и гармония.

«Мне бы твои проблемы, старикан. — Думал Василий Михайлович, поднимаясь по лестнице. — Внучка простыла у него. Внучка твоя явно быстрее поправится, чем моя жена отойдет от этой глупой интрижки. А все почему? Потому что мне, видите ли, новенького чего-то захотелось попробовать. Ну дак пожрал бы омаров, дешевле бы обошлись!»

Дверь в аудиторию открылась с противным скрипом. Василий Михайлович внутренне взвыл. Аудитория была заполнена студентами — грязными, неухоженными и глупыми. С каждым годом их интеллектуальный уровень падал все ниже и ниже, хотя каждый раз казалось, что ниже-то уже некуда. Кое у кого была трехдневная щетина, на девушках были измятые платья, волосы у всех растрепанные, а тетради такие, будто они их покупали уже бывшими в употреблении. «Вот такое оно, наше будущее. — Резюмировал для себя Василий Михайлович. — Оборванное и бессмысленное».

Все остальное радовало не больше. Висевшая на стене доска оказалась почти белой от въевшегося в нее мела, стул шатался и норовил наградить занозой, полы были исхожены настолько, что рисунок почти стерся, а преподавательский стол выглядел так, будто его часами натирали наждачкой. Все эти детали стали как нельзя более плодотворной почвой для угнетенного состояния Василия Михайловича. Он почувствовал себя пойманным в ловушку разрушающегося мира. Все вокруг словно бы хотело стать прахом, а заодно и прихватить его с собой.

Вовне бежать было некуда, оставалось только вовнутрь. «Ну, давай же, — уговаривал он себя, — просто нырни внутрь и перестань видеть это все. Всегда так делал, и все было хорошо». Но ничего не получалось. Василий Михайлович, несмотря на все усилия, стоически оставался снаружи.

5

По окончании второй пары нервный и покрывшийся испариной Василий Михайлович отправился в университетскую столовую. Никогда еще он не боялся открыть какую-либо дверь. Что, в конце концов, могло быть страшного снаружи, если все самое важное находилось внутри? Но теперь он чувствовал себя оголенным, оказавшимся один на один с реальностью, которая его отнюдь не радовала. Однако, желудок не переставал напоминать о себе, и Василий Михайлович после шумного выдоха рывком распахнул дверь.

Столовая оказалась заполненной людьми. Человеческая масса перемещалась в броуновском движении, безо всякой системы. Василий Михайлович сжал зубы так сильно, что ему показалось, будто они вот-вот начнут трескаться и рассыпаться в пыль. Нетвердой походкой он стал спускаться по лестнице и продвигаться в сторону очереди.

— Здравствуйте, Василий Михайлович. Вы какой-то зеленый, вам плохо? — Говорившей оказалась студентка, имени которой он припомнить не смог.

— Все в порядке, не волнуйтесь. Мне просто нужно поесть. — И он бесцеремонно отодвинул ее влево, освобождая себе дорогу.

На раздаче стояла крупная светловолосая женщина. Василий Михайлович задался вопросом: давно ли она здесь? Возможно, он видел ее каждый день, но может быть и так, что она только что устроилась сюда работать.

— Можно мне, пожалуйста, одну порцию гречки и курицу под сыром?

— Гречки нет. — Женщина сделала один угрожающий шаг вперед.

— Ну как же так, каждый день ведь была, а сегодня нет. — Сокрушенно выдавил из себя Василий Михайлович. — Тогда давайте рис.

— Рис буквально перед вами закончился.

Изо рта Василия Михайловича вырвался приглушенный стон.

— Ну, макароны тогда, хоть они у вас есть?

Женщина с суровым видом принялась накладывать в тарелку макароны. Василий Михайлович наблюдал за процессом. Его будущая трапеза выглядела такой же нездоровой, как и все вокруг. С макарон капала жидкость неприглядного вида, а сырная корочка на курице оказалась засохшей. Василию Михайловичу почудилось, что куриное мясо пролежало здесь не один день и из него вот-вот начнут вылезать черви. Он поежился, руки дрогнули, но тарелку из них он не выпустил.

Вкус у еды оказался обычным и ничем не указывал на ее преклонный возраст. Василий Михайлович начал было расслабляться и получать удовольствие от нарастающего чувства насыщения, но его взгляд упал на покрывавшую стол клеенку. Изображенные на ней цветы еле проглядывались, а в нескольких местах наблюдались дыры, как будто кто-то неоднократно провел по ней ножом. «Да что ж это, ни минуты покоя! — Мысленный голос Василия Михайловича стал резким и злым, как будто он цедил каждое слово сквозь зубы. — Хотя бы поесть спокойно можно? Или такое безобразие нынче вообще везде?»

И тут его осенило. Если разруха везде, то она может быть не только снаружи, но и внутри. Что же тогда делать? Наверное, нужно сдать анализы. Василий Михайлович попытался представить себе, как могут выглядеть неухоженные внутренние органы. Перед его воображением возникли чернеющие легкие, разбухающая печень, желудок алого цвета и с усилием бьющееся сердце, по сосудам к которому приближается тромб, увеличиваясь в пути, как снежный ком.

«Ну, хватит. — Сказал он себе. — Такие фантазии ни к чему хорошему не приведут». Он поставил тарелку с оставшимися макаронами на стол с грязной посудой и покинул начинавшую пустеть столовую.

6

Возвращение в аудиторию принесло Василию Михайловичу большое облегчение. Весь накопившийся здесь беспорядок был уже ему знаком, а потому не представлялся таким уж большим злом. Он с довольным видом отметил для себя этот факт: если хаос на некой территории видим тобой не впервые, то он не производит шокирующего эффекта.

Немного придя в себя, он опустился на шатающийся стул и покачался на нем из стороны в сторону. На его губах появилась вымученная улыбка. Василий Михайлович даже подумал, что может привыкнуть ко всему этому… Ну, тому, что вокруг.

Аудитория начала заполняться студентами. Они были точно такими же, как и в двух предыдущих группах, и Василий Михайлович с удовлетворением ответил, что и это не вызывает у него нового эмоционального всплеска.

Последующие две пары прошли, как по маслу. Он увлеченно читал лекции, покрывая доску словесным узором, и почти совсем не обращал внимания на обострившееся восприятие окружающего. По окончании пар Василий Михайлович облегченно вздохнул и начал было собираться домой, но тут подошла она.

• Василий Михайлович, у меня к вам вопрос. Есть пара минут?

Из девушки так и сочился дух умирания. Ее одежда была вся измята, на светлой юбке выделялось яркое желтое масляное пятно. Правая часть воротника топорщилась, поднятая вверх, а левая лежала на блузке. Волосы ее были спутаны, как будто она не прикасалась к расческе в лучшем случае неделю, а центр очков был перемотан скотчем. Мало того, что девушка своим видом здорово смахивала на гражданку без определенного места жительства, от нее еще и шел соответствующий запах. Каждый волосок на теле Василия Михайловича встал дыбом, и он почувствовал себя котом, на которого коварно и неожиданно напали с тыла. Его глаза округлились, тело сжалось, как пружина, рот широко открылся. Сам собой изо рта выплеснулся звук «А-а-а-а», и Василий Михайлович побежал.

Он бежал, наполненный ужасом, а вокруг мелькали обшарпанные стены, с трещинами и отвалившимися кусками, и пол, линолеум на котором в местах стыковки не совпадал по рисунку. Он бежал вперед по коридору, наверх по лестнице, и снова вперед по коридору. И вот, он распахнул дверь, остановился, тяжело дыша, и с широкой голливудской улыбкой сказал:

— Петя, я — рехнулся!

7

На него удивленно воззрилось двадцать пар глаз: девятнадцать студенческих, и одна — Петра Григорьевича. Петя был человеком, которого Василий Михайлович почтительно называл своим другом. В университете он преподавал физику, а вне его стен любил пропустить стаканчик и погрузиться в кухонную философию. Они были знакомы уже шесть лет, и именно Петя давал ему самые работоспособные жизненные советы. Вот и теперь Василий Михайлович побежал прямиком к нему, даже не задумавшись о вероятности успеха данного предприятия.

— Господа студенты, мы засиделись. Всего вам доброго, и до встречи на следующей неделе. Вася, а ты присядь. — Последнюю фразу он сказал мягко и вкрадчиво.

«Кошмар, — подумал Василий Михайлович, — он и правда говорит со мной, как с пациентом дурдома». Он послушно опустился на стул и стал ждать, когда студенты покинут аудиторию. Они, будто нарочно, собирались медленно и перемещались со скоростью домашней черепашки, которой на сытый желудок предложили пожевать лист салата. Петя поглядывал на него со смесью интереса и беспокойства. Когда аудитория опустела, Петя сказал:

— Ну, выкладывай, что там у тебя произошло.

Василий Михайлович из последних сил собрал свои мысли в одну спрессованную кучу.

— Все началось с запыленного стола.

Петя умел хорошо слушать. В процессе бурного и кишащего подробностями рассказа своего собеседника он то и дело вставлял эмоциональные восклицания, сердобольно покачивал головой и задавал наводящие вопросы. Когда Вася закончил, он задумчиво покусывал большой палец.

— Ну, что? Ты знаешь, что со мной? — В Васиных глазах читалось неподдельное страдание.

— Я-то знаю. Думаю, как тебе объяснить, гуманитарий несчастный.

— Это как так, со мной происходит какая-то штука, описанная в точных науках?

— Именно. И не строй тут мне удивленную мину. В мире постоянно происходит нечто, описанное точными науками. Мы таки мир изучаем, а не из головы все придумываем. Так вот, Вася, это — энтропия.

— Эн… Чего?

— Энтропия.

— Тьфу, вот гадство, звучит как смертельная болячка.

— Так, не перебивай. И слушай внимательно. Эта штука напрямую связана со вторым законом термодинамики. Знаешь его?

Вася замотал головой, демонстрируя свое невежество.

— В формулировке Клаузиуса он звучит так: невозможен процесс перехода теплоты от тела с более низкой температурой к телу с более высокой. То есть, если ты положишь в свежий горячий глинтвейн кубик льда, он будет остывать. А остывать он будет оттого, что глинтвейн отдаст свое тепло холодному кубику, и тот растворится, ибо вода сменит агрегатное состояние. А не наоборот. Лед не может согреть твой напиток, так?

— Так. — Определенно согласился Вася.

— Значит, дальше смотри. Энтропия — это мера хаоса. Не надо такие большие глаза делать, сейчас объясню. Вот ты про одежду свою говорил, что она по всей комнате разбросана. Если бы она вся лежала на полках в аккуратном сложенном виде, то ее энтропия была бы минимальная. Потому что все в максимальном порядке, и пространство не такое большое. А сейчас энтропия велика, потому что пространство комнаты больше, чем пространство шкафа, и у одежды есть гораздо большее количество вариантов, как ей расположиться. Понимаешь? Давай предположим, что понимаешь. Так вот, любая закрытая система без влияния извне стремится к увеличению энтропии. Считается, что это ведет к тепловой смерти Вселенной. Сначала все сущее было сжато в одну точку, соответственно что?

— Энтропия минимальна! — Торжествующе закричал Вася.

— Молодец, возьми с полки пирожок. Да чего ты оглядываешься, это присказка такая, нет там никакого пирожка. Так вот, большой взрыв как раз и является следствием движения к увеличению энтропии. Все расширяется, рассеивается, и она неизбежно растет. Все это стремится к максимальному хаосу — когда не будет ни планет, ни звезд. Только триллионы триллионов маленьких частиц, рассеянных по как можно большему пространству. Тогда будет абсолютный ноль — ну, в плане температуры. И еще один нюанс. Поскольку ничего никуда не будет двигаться, то и время тоже будет отсутствовать как факт. Все остановится. А сейчас время есть, потому что есть движение энергии по второму закону, усек?

— Усек, кажется. Все движется, время есть. Дальше что?

— А вот что. Энтропия уменьшается только при внешнем вмешательстве в систему. В бытовом смысле это так: чтобы был порядок, нужно приложить усилия. А ты их прилагать не хочешь. Вот тебе и возрастающая энтропия.

— Так, ну про это я понял. А чего меня так вдруг накрыло-то? Это же ужас, я так вообще соображать перестану и отъеду на кушетку слюни пускать. А я как-то не хочу.

— Да кто бы тебя, Вася, знал, чего тебя накрыло. Я физик, а не психолог. Хочешь разобраться в причине — дуй к мозгоправу. Может, твое полное чудес нутро почувствовало, что, пока ты думы думаешь, все вокруг тебя разваливается. Ну и что никто с этим не справится, кроме тебя. Ты вот новую доску у кафедры просить пробовал?

— Не пробовал.

— А если ты не попросишь, то она сама на стене не вырастет. И Настя, судя по вашим нынешним отношениям, убирать твою комнату для твоего личного комфорта не побежит. И студенты умнее не станут.

— Так что ж теперь делать-то? — Вася смотрел на него полными ужаса и непонимания глазами. — Так и ходить в… Ну, вот в этом всем? Это же невыносимо, Петя! Как будто я в постапокалиптический мир угодил.

— Объясняют же тебе, дубина ты стоеросовая. Чтобы энтропия уменьшалась, надо на систему воздействовать. Делать что-то надо, а не глазеть и ужасаться. Пугает качество пищи — обратись в санэпидемстанцию. Не нравится бардак — приберись. На улице мусор — дворнику позвони, может, заболел он. В отношениях с женой непорядок — цветы ей принеси и в кино пригласи. И уж точно не вздумай больше вот так врываться и всех студентов мне распугивать, а то обоих с работы попрут и обследоваться отправят.

8

Вася зашел домой с букетом цветов и широченной улыбкой.

— Насть, ты дома?

— Здесь я. — Буркнул Настин голос из гостиной.

Вася подошел к ней и радостно вручил ей девять белых лилий.

— Вот, это тебе. — И обнял ее двумя руками.

Она недоверчиво смотрела — на цветы, на него и снова на цветы.

— Ты чего это сегодня? Заболел?

— О, я думаю, как раз наоборот. Пойдем завтра в кино? — Вася смачно поцеловал жену в щеку.

— Ну, пойдем, коль не шутишь.

— А я уже и билеты купил. — Он порылся в дырявом кармане джинсов и извлек оттуда вышеупомянутые билеты.

Настя молча опустилась на диван. Внимательный муж ее, несомненно, устраивал, просто очень уж было непривычно. Настолько, что она даже не успела сообразить послать его куда подальше вместе с цветами и кино. Пока она совершала попытки адаптации к изменившимся условиям окружающей среды, Вася чинно промаршировал в направлении своей комнаты.

— Ну и дела, — думала она. — Вчера еще сидел в своей помойке и слово сказать боялся, а тут на тебе — расцвел. И к чему теперь готовиться? И как с этим жить? Может, он вообще что-то не то задумал и примасливается теперь. А потом неожиданно так бац — и все, хана?

Настя нерешительно встала и на цыпочках пошла в Васину комнату. Новые времена требуют смены линии поведения. Значит, надо выяснить, что же происходит, а то вдруг эта самая линия окажется противоположной тому, какой должна быть?

Она медленно продвинулась в дверной проем и увидела то, чего никак не ожидала. Вася, мурлыкая в усы «Домбайский вальс», аккуратно складывал в шкаф разбросанную по всей комнате одежду. Вид у него при этом был такой, будто его ублажали три фигуристых дамы.

— Вась… Вася, ты как вообще? Все с тобой в порядке?

— Все со мной отлично, Настя. Все просто — изумительно! Просто я нашел свое призвание.

— Ишь, чего удумал к концу пятого десятка. И в чем же оно, призвание твое?

— Я — борец с энтропией!