Современная всемирная литература

Дурак

Будто прожит век другим,

и сюжет в окно подсмотрен:

жил дурак в своей каморке —

в шесть звучал советский гимн,

в семь из дома выходил —

детям в школе бред калякать...

Что там в мире? Грипп и слякоть?

Как вчера — один в один.

Завтра будет все не так,

завтра скажешь точно так же,

ты исчезнешь, сгинешь даже —

Господи, такой пустяк.

А на кладбище зима

длится на немного больше...

Будто жизнь чужую прожил,

а потом сошел с ума.

 

Cлово не исчезнет никогда

 

Cлово не исчезнет никогда.

Слово — Вифлеемская звезда

в Рождество над Волховом в крови,

где вода со странным вкусом вин,

что любил цедить и смаковать —

отравивший собственную мать.

Слова не объешься, словно слив,

слово — счастлив ты, а я счастли —

вей тебя, Еврей всея Руси,

словно Вечный Жид на Небеси,

эллин жив, воскресе иудей,

слово — это всюду и нигде,

и Хохлы теперь почти волхвы,

слово — и ослу волчицей выть,

вороном гундеть, свиньей кричать,

оборотнем с кабана начать,

а потом убраться в снежный лес,

словно слова нету на земле.

 

А что такое истина?

 

А что такое истина? — Я так

и не услышал... Для чего рождаться

в стране евреев, где в пустыне танк

песком засыпан, бен — адам катан —

случайный встречный в неких государствах,

где от уставов до монастырей —

каких — то пару тысяч лет с добавкой...

Где запросто,воскреснуть, умерев,

и надпись в вязком воздухе стереть,

стать девочкой, прожив столетье бабкой.

А пирамидка из камней растет —

и камни отшлифованы хамсином...

И встреча с Ним — неносторожный символ —

путевки в никуда за мотовство

в пространстве, что когда — то звали Сином.

 

Ничего, что привык

 

Ничего, что привык, ничего,

к этой вечной, чудной, кочевой,

где бегут не в метро, на погост…

Словно все постояльцы, а гость —

только Он, словно имя Его —

пестрый росчерк, звонок на авось…

Ничего, что пора, ничего,

выходить в сонный воздух двора,

опасаясь, что все на хера

это нужно и им , и Ему…

Тора, Новый Завет и Коран —

голубой ангелок в инстраграм —

из кафешки с названьем «Му — Му».

Завтра — только изнанка вчера.

 

Банальность — не любить дожди

 

Банальность — не любить дожди,

сентиментальничать, старея,

пока в Москве проходит время —

где каждый третий Алладин.

Он «Жигули», в надежде трёт,

и патины налёт стирая,

грустит о мусульманском рае,

бездомный человек — зверёк.

И мегаполис, не в хандру —

в октябрь дождливый погрузился.

Скажи таджику на грузинском:

«Его года не только груз…»

Стучи оконному стеклу

давно забытую морзянку…

Щенок похож на обезьянку.

Иванушка, не пей из луж!

 

Истекают летние отпуска

 

Истекают летние отпуска,

и тогда похожие на людей

принимают птицу за двойника

ипостаси Троицы. А злодей

к сентябрю добрее и молодей...

Бред толпы — ряженый на коне...

Ничего ему я не обещал,

торопясь лет тыщу не видеть снег,

равнодушный впрочем к таким вещам,

как погода в доме — и овощам...

Прибывает поезд "Москва — Домой",

в коем что ни чукча, то пассажир,

что ни проводник, то почти Домокл,

что ни собеседник, то Вечный Жид...

а во снах зачем — то чужая жизнь...

 

Закурился ладан. Наташе Дроздовой

Закурился ладан

грустных сентябрей...

Томным смотрит взглядом:

видимо, еврей.

Как наденешь крестик,

береги его...

Барское поместье

поросло травой,

на могиле отчей —

Земляничный Спас.

Сергие не хочет

вспоминать о нас,

может быть, Димитрий,

вымолвит сквозь сон:

"В долгой дреме мир ти,

Новый Вавилон!"

 

Проводник Гарибян

 

Проводник Гарибян очарованно смотрит вдаль,

ждет вчерашнего поезда, просит открыть буфет...

И в правдивейшем зеркале видит, что сильно сдал

и обрюзг, как вернувший дворянство Фет.

Полустанков начальник и позавчерашний мент,

безобидней, чем камень, упавший в пыль,

он нейтральнее ящерицы к зиме,

а перрон на ремонте. И нет толпы.

"Сами мы не отсюда. Наш дом не здесь."

Проводник Гарибян бутерброд завернул в "Гудок".

"Жизнь короче стоянки. Потом звездец.

И Самара — нерадостный городок."

 

Нелепое виденье монсеньора

 

Сошел с креста. И крест остался пуст…

Нелепое виденье монсеньора.

Очнуться, навсегда оставить город,

что знать не знает слова «навсегда»…

Нелепые, как те, кого ведешь,

благодарят ненастьем за спасенье.

Все дождевые, обещая дождь,

на весь июль устраивая север.

Мы жили — были… Сказки бы чуть-чуть

вполне хватило на «продлить смиренье»,

а то все быль — пирог на День варенья,

и Санчо слышит, как во сне кричу

по тем, кого не будет никогда,

пусть слова «никогда» не существует…

Сошел с креста. И крест остался всуе,

как суета в погибших городах.