Современная всемирная литература

Продолжение. Начало в №№101-106

​

150. Ирония за иронию.

 

Эта группа мне досталась неожиданно, для нагрузки, от Ларисы, она мне всегда отфутболивала группы мальчиков: каменщики, слесаря.

Я начал читать: двойки, тройки.

— А мне Лариса Петровна ставила четверки за хронологическую таблицу.

Группа тяжелая, осталась без мастера, уроки почти не посещала. Новый мастер Толик Деменюк нашел с ней общий язык, он беспокоился о них, группа стала выпрямляться.

Но отдельные ученики так и не появлялись. Вахрушев...

— Почему? — спрашиваю я.

— Пил.

— Почему?

— Все курят и пьют.

— Почему?

Я часто веду эту игру: пусть сами добираются к истине, но сегодня они задали вопрос мне.

— А вы пьете, курите?

— Я... нет.

— С мелкой посуды, — профессионально замечает кто-то.

Посмеявшись, они сразу стихли, словно готовились к этому мгновению долго, сознательно и вдруг в редкой, несвойственной для этой группы тишине я услышал тоненький, дребезжащий голосок Багинского.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет.

Они смеются, я прошу его спеть еще раз: "Ирония за иронию" — думаю я. Они мне нравятся, хоть иногда я и выхожу из себя и устраиваю им моральный душ.

Особенно старается Дубик, он всегда тихо сидит в своем углу, почти спит, а вечером, я знаю, напивается, ведь эта мораль вообще, а он в частности, не знает что делать ему, лично.

Каждая группа имеет свое лицо, привычки, слова.

В этой группе: длинные до плеч волосы, иронические тихие глаза, речь, не совсем правильная, но яркая, с прибаутками. Среди них выделялся только Кузьмин; крупное круглое лицо, очки, а в них — большие умные глаза, осмысленная речь.

 

И все-таки они мыслили на свой лад, мыслили и творили, о чем я совершенно случайно узнал...

 

151. Благодарности, премии...

 

На каждом торжественном собрании я, честно говоря, ожидал, что вдруг и мне объявят благодарность, о премии я и не мечтал. Я мысленно как бы осматриваю текущий год: вроде ничего такого не было и — не было ни благодарности, ничего.

Я думал, хоть новый директор будет более объективным, но красота не всем нравится, всем, оказывается, нравится та красота, которая исходит от них.

— Откровенно говоря, мне ваш кабинет не очень нравится, — сказал как-то он.

— А мне нравится, — ответил я.

Противно, думал я, слушая перечень записных фамилий, из бухгалтерии, хозаппарата, которые ни разу не были ни на одном собрании; из мастеров, как будто в рот воды набравших; из преподавателей, у которых был всегда высокий процент успеваемости...

Я не ждал, но хотелось все-таки, надоело...

 

152. Этикет от "А" до "я".

 

Стенд "Прекрасное есть жизнь" потускнел, обломались крепления. Что же повесить? Я вспомнил посещение другого училища, и слова Сомервилла, которого я сейчас читал: "Неправильный поступок совершается в силу того, что нет знаний, как надо правильно поступать".

Да, этика, этикет. Вспомнил я и интересную сцену на уроке: мальчик и девушка, сидевшие вместе, вдруг громко обозвали друг друга.

— Дура.

— Лопух!

— Вот и объяснились, — прокомментировал я эти крики, смотря на улыбающие спокойные их лица, и добавил: — Придется вас рассадить.

— Не надо, — вместе ответили они, и группа засмеялась.

Как часто мы говорим не то, что думаем, и не потому,что не можем или боимся, а по привычке противоречивости природы в нас, которую человек должен все-таки победить, в себе. Я сделал новый ажурный стенд "Этикет от А до Я", на нем: слова Сомервилла, "Активность", "Аморальный", "Благородство", "Бережливость". Но вот прошло больше полгода, но почти никто не читает. Почему?

 

153. День, похожий на год.

 

Утром я еду в училище, остановка десятки, я облизываюсь, смотря на рейсовый, как кот на сметану. Духота в автобусе, а вот и переезд. Остановка. Моя переписка так и закончилась ничем.

Люди вздыхают, да, переезд... Он есть везде у человека на пути... Я читаю. Еду на свою работу, я спокоен, это осознание спрессовано годами.

Если повезет, я забираюсь в уголок среднего сиденья, у окна, и с упоением читаю. Я еду один, потом выхожу, вот и она, стройная, нежная, белая березка, уже какое-то знакомое приветливое существо.

"Здравствуй", — говорим мы друг другу молча. Потом иду пустырем, смотрю на ромашки, иногда, если вспоминаю, смотрю на лес, все нет времени вырваться, а может быть,в этот лес не тянет, все время я думаю о том... Смотрю на училище, слева, темная группа курцов, прямо — дверь, из нее все время вьется живая ниточка людей, училище — улей. Подхожу. Что-то делается с моими глазами, я не знаю куда их девать.

Вот прошел один, второй, не поздоровались. Хочется окликнуть, спросить. Почему люди слепы? И больно, и обидно за всю жизнь, за все мысли человеческие...

Я захожу в училище, снимаю шляпу, и вижу, как в дверях столовой медленно исчезает фигура Рябоштана, здороваюсь с группой мастеров.

— За допингом пошел, — смеется Леня.

— Каждый день.

"Вот почему он раньше приходит", — думаю я, вспоминая его браваду по этому поводу.

Миша едва останавливается, но я успеваю спросить:

— Ничего не случилось?

— С этим еще не расхлебались.

Я иду в кабинет, сажусь и, кажется, отхожу или прихожу в себя от этой стрессовой информации.

Все то, чему я учу, пока еще маленький ручеек этики, который не может противоборствовать этому тяжелому, широкому течению реки какой-то искусственной жизни, сметающей мой ручеек в обратном направлении.

Я выхожу, в коридоре ученики, проходит директор, я здороваюсь. Идет построение на линейку, я подымаюсь на второй этаж за журналом.

— Вы уже здесь? — говорю я, увидев завуча.

— Раньше вас, — отвечает быстро, бодро, оживленно, как всегда восхищаясь собой, глаза его сияют каким-то детским восторгом, он не знает, что я имею ввиду совсем другое, мне его жаль, даже у зла человека есть какая-то человеческая подкладка.

— Ты не знаешь, что такое старость, — часто говорит он.

На линейку не хочется идти, слушать очередную речь о воспитании нового человека.

Я вспоминаю об инвентаризации, возможно, хоть сегодня я займусь списыванием украденного, я приступаю, и у меня, как говорится, опускаются руки, я сижу безвольный, обессиленный моим гневом, негодованием, хочется рвать и метать, и плакать.

Линейка затянулась.

Я жду начала урока, жду, как манны с неба, чтобы забыться. Вот они, наконец. Но почему не всё?

– Сняли полгруппы, приезжает московская комиссия.

"К нам едет ревизор", — чуть не выкрикиваю я, впрочем, и мне надо готовиться. Только открыл журнал, стук в кабинет. Понятно, под личную роспись: сегодня внеочередное, в час дня, совещание и очередное собрание после занятий.

Год в один день..., а у меня репетиция...

А может быть, действительно прошел год или два? Безрезультатно. Я не помню.

​

Продолжение  следует