Современная всемирная литература

Продолжение. Начало в №№101-112

​

​

212. Открытый урок.

 

Открытый урок — проверочный урок. Особенный урок. Учитель тщательно готовится к нему. Вызываются лучшие ученики. А остальные уроки как назвать? Закрытыми? А может быть, каждый урок должен быть как открытый...

 

213. 10 лет спустя.

 

Поистине, история повторяется. Двадцать четвертая группа ломится в дверь кабинета, я не выдерживаю, срываюсь, хватаю Потапова за рубаху и отталкиваю в сторону.

Они отхлынули, я закрываю дверь, остаюсь в классе. В классе пусто, мне неприятно. Приходит Толик, я ему все рассказываю.

– Я знаю, они мне все доложили. Ты только не вздумай просить прощения, не унижайся.

Начинается урок, они заходят, я чувствую тяжесть, неловкость. Они садятся, я извиняюсь и сразу все ожило, все идет по-прежнему, все забыто, шумят, улыбаются. Хорошо.

 

214. Вопросы жизни и смерти.

 

Сегодня этика.

— Как себя вести — это вопросы жизни и смерти.

Так говорю я сегодня, а когда я прихожу утром следующего дня на работу, я узнаю, что в училище была драка между группами. Что это? Совпадение? Нет, все закономерно: драки рождают драки. Ложь, сколько бы ее не выдавали за правду, остается ложью.

Пошли слухи: полетят многие...

 

215. День учителя.

 

Я прихожу домой, на столе цветы.

— Что это?

— Сегодня день учителя!

— Зачем?

— Ты же все-таки какой-то учитель.

Я выжимаю улыбку, в училище никто не произнес ни звука: ни сами учителя, ни руководство, ни ученики. Я выношу букет на кухню. — Почему?

— Они не учатся, не хотят учиться.

Или учители не те? или ученики?

Печально и это, и то. Впрочем, виноваты ли они? Виновны не дети, а отцы.

 

216. Вторая натура.

 

Сегодня сочинение, пользоваться хрестоматией можно, я разрешаю и обхожу класс.

Руденко почему-то положил книгу на колени и списывает.

— Руденко, вынь книгу, положи на стол, я разрешил.

Он берет книгу, кладет на стол. Я иду дальше, потом с удивлением замечаю, что книга опять лежит на коленях Руденко.

— Руденко, я же разрешил.

— Не могу.

— Почему? — спрашиваю.

— Привычка, — отвечает он.

Я смеюсь и думаю: "Привычка — вторая натура, которая стала уже первой, к сожалению".

 

217. Опять тридцать три.

 

Наконец последний урок в тридцать третьей группе, я три года ждал его, с содроганием вспоминаю каждый урок.

Наконец, вот он, я облегченно вздыхаю, и почему-то мне до слез становится жалко. Нет, дело не в годах, а просто это жизнь, другой нет или мы не знаем о другой, или другой просто не бывает, а выдумками о какой-то другой жизни мы портим, отравляем себе и окружающим настоящую, единственную, эту жизнь.

Ведь так было у меня с ними: я помню, я сидел в пустом кабинете, уже прозвенел давно звонок на урок, а их не было. Где они? Я не знаю, что делать, пусто, одиноко, я мотаюсь из кабинета в коридор, обратно, сажусь, вскакиваю, открываю дверь и — натыкаюсь на них.

Я улыбаюсь, они заходят такие знакомые, разные, кто как, кто с чем... Поднимается шум, я молчу, я улыбаюсь, они замолкают и слушают. Они умеют и слушать, не отрываясь и "Войну и мир", и "Как закалялась сталь", но бывает и тяжело.

– Мы опоздали, а вы не ругаете нас, — говорят они с удивлением.

— Вы меня не поймете, но если хотите, я скажу.

— Скажите.

— С вами плохо, но без вас еще хуже. Впрочем, пора начинать урок, нет, продолжать.

 

 

 

218. Я вспомнил...

 

Я вспомнил, как я учился. Почему мне ставили тройки? На самом деле я ничего не знал (это было, пожалуй, единственное, что я знал). Почему? Потому что мне ставили тройки.

 

219. Белые нитки...

 

Славик уходил. Не верилось, не хотелось, было тяжело, а он улыбался какой-то слабой, детской, беззащитной улыбкой.

Он говорил, что не может работать с Небесновым. А может быть, он был просто бессилен?

Кабинет, зал — у него лучшие в городе.

Он перебирает бумаги, я сижу напротив и смотрю не него, на его улыбку. Он протягивает две фотографии. На первой: Рак, Сидоров с бородкой, Василий Иванович

На второй снята линейка: Ковалевский, Рябоштан, Журавлевин. Непобедимая армада! Где-то она сейчас.

Тихо, вечно на фотографиях, да, так казалось тогда, а сейчас стало понятно, что все было сшито белыми нитками зла.

И затрещало все по швам... Не могло не затрещать!

 

220. Как назвать.

 

Собрали собрание: зачитали письма райкома. Слухи в отношении Лены и Небеснова оказались не слухами, а правдой. Почему-то вспомнилось, что слова на стенде "Этика от А до Я" "Благородство", "Активность", "Аморальный" писала Лена.

Как же назвать этих людей... и то, что делают они?

 

221. Мысли на уроке.

 

"Не жизнь, а дышание". "Без искусства человек раб". "История одного города", — это умрешь со смеху и родишься заново". "Урок — это эволюция от эгоизма к разуму".

"Мы уважаем раны войны, но иногда это уважение наносит раны миру..."

"Шекспир открывает в жизни настоящую жизнь."

"Если мы вспомним о логике, то мы не должны удивляться тому, что мы говорим, но не мыслим или что тоже самое: говорим одно, а делаем другое. Подводят нас здесь наши инстинкты, мы их прячем в нашей человеческой форме, которой у многих есть только видимость... — это вечная борьба человека с другим, с самим собой.

Зачем же скрывать это... именно об этом только и надо говорить, чтобы, логика была логикой, а человек был человеком…"

"Вместо этики — физика, вместо эстетики — борьба за мясо..."

"Мысли — это тоже орудие труда."

"Деньги есть, ума не надо."

 

222. Что делать.

 

— Кто читал "Грозу"?

Ясно, лес рук.

— "Отцы и дети"?

— Изучали.

— Подчеркиваю, читал сам "Что делать".

— Скучно. Я начинал. Но не дочитал... Откуда же ты будешь знать что делать?

— Я и так знаю.

— Нет. Чтобы знать, что делать, надо прочитать "Что делать". И тогда с вами что-то произойдет.

— На БАМ уедем.

Хотя бы...

 

223. Лунная соната.

 

Еще раз бесконечное число раз ученики просят. Я ставлю "Лунную сонату".

Каждый звук — вопрос к существу каждого среди тысяч других... Она обнажает тебя, как осенью деревья, сбрасывающие листву. Смотри на себя и спроси самого себя о себе и о жизни.

Каждый смотрит в себя. Появляется какое-то новое зрение. Хочется, чтобы они шумели, но они удивительно молчат. Даже те, кто кричит "как первобытный человек". Он, может быть, поражен впервые, и я, который раз.

 

224. И все-таки победа!

 

Дима пишет диплом, не пришли Саша, Паша, Таня. Мы ставим "Други игрищ и забав" для... другов игрищ и забав.

​

Продолжение следует.