Современная всемирная литература

Скорбил по зиме март. Мы настилали полы и, в перекуры, прячась от сквозняка, забивались в один из углов строящейся избы и грелись, гоняя по кругу стакан с дешевым вином. К концу дня изрядно вымотались и томились в ожидании застолья. Егор, основательно высморкавшись, завелся про север, который, с его слов, сидел у него в печенках. Я пялился в небо, где в разрывах туч мерцали божественные огни космоса.

— Случай этот был на далеком полуострове Ямал, — прохрипел он, — и я поставил уши торчком.

— Так вот, дело прошлое, случай был на далеком Ямале. Н-нда. Работал я со своим приятелем Николкой на рыбзаводе, а народ туда, надо сказать, прибился все опаленный свободой: алиментщики, зэки вчерашние и пр. и пр. Не вам толковать, но вольница, понятно, хороша при деньгах. В общем «штормило» в общагах в дни авансов и получек, а так, в остальном, жизнь, как и везде — неприглядная. Так вот, скрашивая

будни, трахнул Никола жену директора этого самого завода. Тому, надо понимать, это не понравилось, и после очередной попойки завернул он ему в трудовую 47 КЗОТ (сейчас 33) и наше вам с кисточкой! Н-нда. Невеселая получилась история. В общем, днем раньше, днем позже, подался Никола в рыбкооп. Надо сказать, господа, что кроме этих предприятий на сотни верст округ, ни одной шараги! Все. Кругом снег, тундра. Н-нда.

Эта история тем печальней, что в рыбкоопе сделали Николе в трудовой точно такую же отметку, будто в нашем законодательстве других статей не существует! И на материк не махнуть. Зима. Навигация закрыта, а чугунку вообще проложить забыли. Труба дело. И вот узнаем как-то, что директор рыбзавода в Тюмень улетел. Никола бегом к заместителю. Дескать, пойми ты меня, сук еловый! А тот тоже, будь здоров, забулдыга, но себе на уме, падла! И вот, ни слова, ни говоря, тащит он Николу в нежилой дом, что метрах в семидесяти от клуба и, проталкивает в дверь. Никола, от неожиданности, смешался и бызнул. Там, по всем углам, стоят как столбы, жмуры раздетые. Оказывается, привезли их откуда-то с тундры и для эскулапа к утру их отогреть требуется.

— Сделаешь, — кричит зам, — возьму на работу.

Тому, понятно, выбирать не приходится и торгуется он для себя на пару бутылок, толкуя, что жутко ему будет с мертвяками ночью. Надо заметить, что продолжительность светового дня, в ту пору, полтора-два часа в сутки. Раздобыл Никола пару ведер, натаскал угля, дров и ждет. Притащил зам. спирт. Выпили, разумеется, и он свалил. Растопил Колян печку, сгонял в общагу, прихватил томик Есенина, сидит, читает. Хотя, какое там читает, букв со страха не видит. Но вот ровно в полночь, предупредительно мигнув три раза, элек тричество гаснет. Свет сквозь щели буржуйки — печальней лампадного. Пока народ в клубе, как-то терпимо было, даже представлял, как завтра выпендриваться будет, что ночь со жмурами провести — сплошной кейф! Без света «хворь» эта быстро прошла. Размер хаты в темноте настолько сократился, что все четыре угла ее сбежались к печке и мертвецы из них пристально разглядывали его. Никола, таращась в темноту, до боли в руках сжимал увесистую клюку уверенный, что именно это сдерживает жмуров от их вполне понятных намерений. Уголь в печке догорал, но сидеть, не шевелясь, казалось безопаснее, и он оттягивал время, боясь упустить момент.

Шорох Никола уловил шкурой и, сдавленно всхлипнув, кинулся в дверь, но второпях, промазал и едва не вытряс об косяк мозги. За спиной грохнуло, и, рывком отклеившись от стены, он выпал за дверь. Очухался. На улице морозище, темнотища, хоть глаза коли, и ни души, даже собак не слыхать, и сердце в горле стучит, не сглатывается...

Тут притащилась хозяйка, и рассказ был прерван. Мужики упирались, оспаривая пять минут на завершение, но женщина была непреклонна: закуска, видишь, стынет.

Угощение было знатное, и мы быстро «окосели». Нестройно, но громко пели прекрасные, задушевные песни, к сожалению, безнадежно подзабыты, и отлучались от стола дырявить снег на хозяйском дворе. И там, тщетно пытаясь застегнуть ширинку, я слышал, как Егор пел совершенно не знакомую мне песню.

Здесь под небом чужим

Я как гость нежела-ан-ный ...

Я здорово «перебрал» и запомнил тогда только эти две строчки. А потом наступило завтра ...

Так сложилось, что проскитался Егор по чужбине всю свою жизнь, но под старость вернулся на родину. Родня его уже почти повымерла, а оставшиеся признавали, когда нуждались в дармовой силе. В хорошие времена таких родственников не привечают, сторонятся. Я не знаю, в чем их вина. Да и сам-то я в этой жизни не очень удачлив и, может, нет тут никакой вины, может, все-таки судьба, когда везде небо чужое?