Современная всемирная литература

Продолжение. Начало в №№116, 118-121, 125-126.

​

7. РОМАН РОЖДАЕТСЯ ИЗ ХРОНИКИ

 

Если говорить о более сложных повествовательных формах, чем рассказ, то без хроники здесь не обойтись. Хроника это последовательность законченных обобщенных действий, сочетание характеристики положения и примеры. Нормальное положение хроники в начале рассказа, а также в конце; в сложных формах между сценами. Практически любой классический роман нового времени состоит из ряда сцен, проложенных прокладками хроники, этаким связующим мостом между сценами.

 

Хроника чаще всего перечисление: было-стало, что было — то и осталось, лента новостей и др.

 

Исторически роман и повесть родились из хроники. Поэтому в романах XVII-XVIII вв хроника занимает непрпорционально большое на взгляд современного читатателя место. Даже приключенческие романы из-за этого кажутся монотонными и растянутыми.

 

"У Манфреда, князя Отрантского, были сын и дочь. Дочери уже минуло восемнадцать лет; она была на редкость хороша собой и звалась Матильдой. Сын Манфреда, Конрад, был на три года моложе своей сестры; он был юноша болезненный, ничем особым не примечательный и не подающий больших надежд. Тем не менее именно он был любимцем отца, никогда не выказывавшего знаков душевного расположения к Матильде. Манфред подыскал сыну невесту — дочь маркиза да Виченца Изабеллу, которую после сговора опекуны препроводили к князю, — с тем, чтобы он мог сыграть свадьбу сразу же, как только это позволит слабое здоровье Конрада. Члены семьи Манфреда и окрестные соседи замечали, как не терпелось ему увидеть совершенным свадебный обряд. Но семья, знавшая суровый нрав своего главы, остерегалась высказывать вслух предположения о причинах такой спешки. Супруга Манфреда, Ипполита, женщина весьма добросердечная, иногда осмеливалась говорить мужу о своих опасениях по поводу столь раннего брака их единственного сына, слишком юного и отягченного болезнями, но в ответ она неизменно слышала от Манфреда лишь упреки в том, что из-за ее бесплодия у него только один наследник. Вассалы и подданные князя были менее осторожны в разговорах между собой: они объясняли эту поспешность тем, что князь страшится исполнения старинного пророчества, которое, как говорили, гласило, что '„Замок Отранто“ будет утрачен нынешней династией, когда его подлинный владелец станет слишком велик, чтобы обитать в нем'. Смысл этого пророчества был неясен; еще менее ясно было, какое отношение оно могло иметь к предстоящему браку. Но, несмотря на все загадки и противоречия, простой народ твердо держался своего мнения"

 

— так начинается роман ужасов "Замок Отранто". И в таком же ключе он продолжается до самого конца. При этом, важно заметить, действие разворачиется плавно, создавая иллюзию непрерывности.

 

Современный же роман поставил на первое место непосредственность впечатления. Поэтому на место законченных обобщенных действий приходят действия живые, непосредственные, схватываемые одним мысленным актом, как мы это показали на примере динамического описания. Ясно, что соблюсти при этом иллюзию непрерывности невозможно. С подобной проблемой столкнулся, в частности, Лоренс Стерн. Он решил описать жизнь своего героя, ничего не опуская, от колыбели до смерти. В результате набухал книгу по объему не уступающую "Войне и миру", но самого романа так и не начал, запутавшись в экспозиции и подробном описании всех обстоятельств жизни главного персонажа.

 

Таким образом роман естественно от хроники перешел к описанию отдельных сцен, выхваченных из непрерывного временного потока событий. Были такие ухари, которые пытались построить роман как чередование одних только сцен — Пруст, Джойс, Кафка — самые известные из них. Роман у них сохраняет иллюзию неперерывности, но становится просто тягомотным. Когда читаешь этих писателей, восхищаешься мастерством описаний, диалогов, но этак после получасового чтения от зевоты читателю сводит скулы. И все равно отдельные сцены плохо стыкуются между собой, нарушая столь необходимую чисто психологически для читателя иллюзию непрерывности.

 

То есть и одной хроникой не обойдешься, и одними сценами также. Вот и получается, что стихийно сложившийся тип романа, сочетающий отдельные сцены с хроникой между ними в промежности — самое то.

 

Стейнбек каждую главу "Зимы тревоги нашей" предваряет небольшой хроникой, так что прочитав только несколько начальных предложений каждой главы можно составить себе представление обо всем романе

 

"Мне всегда не по себе в Страстную пятницу. Еще в детские годы у меня сжималось сердце, когда я думал — не о крестных муках, нет, но о нестерпимом одиночестве Распятого. И до сих пор я не освободился от тоски, которую поселяли во мне слова Матфея, сухо отщелкиваемые голосом моей тетушки Деборы из Новой Англии. Нынешний год тоска особенно сильна. Невольно ведь переносишь все на себя, и кажется, это о тебе идет речь. Сегодня Марулло раскрыл передо мной тайны бизнеса, и я только впервые понял многое. А вслед за тем мне впервые предложили взятку."

 

...

 

"Эта суббота была не похожа на другие. Может быть, в каждом дне есть что-то свое. Но это был совсем особенный день. Мне слышался ровный бесцветный шепоток тетушки Деборы: "Сегодня Христос мертв. Это бывает только один день в году, и вот сегодня такой день. И все люди на земле тоже мертвы. Христос сейчас терпит муки ада. Но завтра — дай срок, пусть только наступит завтра. Тогда увидишь, что будет".

 

...

 

"С Вязовой улицы я свернул на дорожку, вымощенную щебнем, но посредине дорожки остановился и окинул взглядом старый дом. Я смотрел на него с особым чувством. Мой дом. Не Мэри, не отцовский, не Старого шкипера, а мой. Могу продать его, могу поджечь, а могу ничего с ним не делать."

 

...

 

"Мне часто приходилось откладывать решение какого-нибудь вопроса на будущее. Потом, выкроив в один прекрасный день время для раздумий, я вдруг обнаруживал, что у меня уже все продумано, выход найден и решение вынесено. Так, вероятно, бывает со всеми, просто мне не дано это знать. Будто в темных, необитаемых пещерах сознания сошлись на совет какие-то безликие судьи и приговор готов. Эта бессонная, тайная область всегда представляется мне как черные, непроницаемые стоячие воды — глубокий омут, откуда редко что всплывает на поверхность. А может быть, это огромная библиотека, где сберегается все, что когда-либо произошло с живой материей с того первого мига, когда она начала жить."

 

...

 

"Когда я проснулся, моя сонливая старушка Мэри уже встала и ушла, а в кухне закипал кофе и жарился бекон. До меня доносился их аромат. И какой день для воскресения из мертвых!"

 

...

 

"В детстве я с наслаждением преследовал и убивал мелкую живность, когда только мог. Кролики, белки, мелки" пташки, а позднее дикие утки и гуси валились наземь окровавленными комочками из костей, шерстки и перьев. В атом было какое-то остервенелое самоутверждение без примеси злобы, ненависти или чувства вины. Война отбила у меня аппетит к смертоубийству; так ребенок, объевшийся сладким, отворачивается от еды. Ружейный выстрел уже не исторгал из моей груди вопля неистового счастья. В эту первую весну к нам в сад повадилась пара кроликов. Больше всего им пришлись по вкусу красные гвоздики моей Мари, и они начисто обгладывали их лепестки."

 

И т. д. Правда, это правильное чередование романного действия: экспозиция, хроника, сцена; хроника, сцена; хроника, сцена... начинается у писателя где-то с 3-й главы, что не делает ему чести, а делает начало романа мутным и ни к селу ни к городу.

 

Совсем по другому сочетает хронику и сцены, например, Томас Манн.

 

"– Добрый вечер, Юстус, — сказала консульша. — Надеюсь, ты здоров? Садись, пожалуйста!

 

Консул Крегер обнял ее с братской нежностью и пожал руку старшей племяннице, тоже присутствовавшей здесь, в большой столовой. Ему было теперь около пятидесяти пяти лет, и в последнее время он помимо маленьких усиков стал носить еще изящно закругленные, но уже совсем седые бакенбарды, оставлявшие открытым подбородок. Большую розовую плешь консула прикрывало несколько тщательно заглаженных жидких прядей. На рукаве его элегантного сюртука была нашита широкая траурная повязка (это может идти за статическое описание).

 

– Слышала ты последнюю новость, Бетси? — спросил он. — Тони, тебе это будет особенно интересно. Одним словом, наш участок у Городских ворот продан… Кому? Даже не одному человеку, а двоим сразу. Его разгородят забором, дом будет снесен, справа выстроит себе конуру почтенный коммерсант Бентьен, а слева не менее почтенный — Зеренсен… Что ж, бог в помощь!

 

– Ужасно! — воскликнула мадам Грюнлих, уронив руки на колена и подъяв взор к потолку. — Дедушкин участок! Что ж от него останется? Вся прелесть заключалась в его обширности, может быть излишней, но зато как там все было аристократично! Огромный сад, до самой Травы… и дом в глубине… и каштановая аллея… Так, значит, теперь все это разделят? Бентьен будет стоять у одной двери с трубкой в зубах, а Зеренсен у другой… Что ж, и я скажу: бог в помощь, дядя Юстус! Нет уж теперь в людях того аристократизма! Никто не нуждается в большом участке! Хорошо, что дедушка до этого не дожил…

 

В доме все еще царило подавленное и траурное настроение, и Тони, несмотря на все свое негодование, не решилась прибегнуть к более энергичным выражениям. Разговор этот происходил в день вскрытия завещания — через две недели после кончины консула, вечером, в половине шестого. Консульша Будденброк попросила брата к себе на Менгштрассе для того, чтобы он вместе с Томасом и г-ном Маркусом, управляющим, ознакомился с завещанием покойного и с его имущественными распоряжениями. Тони объявила, что она тоже примет участие в семейном совете. 'Это моя прямая обязанность по отношению к родным и фирме', — пояснила она и действительно позаботилась придать этой встрече особо торжественный характер. Она затянула шторы на окнах и вдобавок к двум парафиновым лампам, горевшим на раздвинутом, покрытом зеленым сукном обеденном столе, зажгла все свечи в больших позолоченных канделябрах. Кроме того, она выложила на стол целую груду бумаги и отточенных карандашей, хотя никто толком не знал, кому и для чего это собственно нужно'"

 

Курсивом мы выделили хронику. Здесь хроника, сцены, диалог, описания — все идет вперемежку, отчего и создается иллюзия непрерывности действия и при этом не теряется иллюзия его непосредственности, разворачивания перед читателем в режиме реального времени.

​

Продолжение следует.